Святые…
Лопатки ощутили почти невесомое касание: баб Нюра нерешительно погладила её по спине.
— Ну-ну, девочка моя, будет тебе. Как-нибудь да наладится… Для того и рассказываю, что память держит. Чтобы ты всё-всё у меня понимала… Из Егора ведь не вытянешь, у него там всё, глубоко. Только самую макушку айсберга и увидать.
Послышался глубокий вдох.
— Поначалу Вале несладко с ним пришлось. Но вот что поразительно: сколько ни водила она его по специалистам детским, не нашли в нем той озлобленности и того эгоизма, что у детдомовских бывают. Манипулировать научился, конечно, как и все детки оттуда. Но ведь, что самое удивительное, на близких практически не применял. Сколько знаю его, сколько общаюсь, редко он со мной прибегал к таким методам своего добиться, — «Правда…». — Как интуитивно чувствовал, что нехорошо это, да и к материнским поучениям прислушивался. Смышлёным оказался. Время шло, и выяснилось, что мальчик-то золотой, благодарный. Знаешь, ведь бывают случаи: возвращают опекуны назад, в детский дом, детей – хотят, но не научаются их любить. Не справляются, не уживаются вместе. Такие детки бывают несносными в своем желании границы нащупать, по своим правилам жить привыкли и других уже не понимают. А Егорушка – редкий случай для детдомовца. Уникальный, можно сказать. Противился тому миру, не позволил себя забить, не подчинился. Не принял его, пусть по всем законам должен был. Но и не озлобился на весь белый свет, не скатился вниз. Спрятался в книгах. Упрямый оказался донельзя. Как такое возможно? Как Земля такого родила? Как смог пройти такие испытания и себя сохранить?
Замолчала. Может быть, задумалась, а может, ей снова потребовался платок. Но Уля чувствовала нутром: не закончила ещё, не объяснила, что хотела. Обещанный ответ так и не прозвучал. Сил разогнуться не хватало, и в коленки слетело хриплое:
— Как?..
— Больше двадцати лет задаю себе эти вопросы, а ответа ясного нет… — чуть погодя вновь зазвучал скрипучий голос. — Может, в самом начале его пути родная мать успела подарить ему свою любовь. Кто же знает, что тогда ею двигало, почему она на такой страшный шаг решилась?.. Может, в первом учреждении оказалась рядом с ним какая нянечка добрая, которая смогла ребенка согреть, показала ему, как быть должно. Во втором точно одна такая была… Без толку гадать… Не помнит он себя в столь раннем возрасте, ничего про первые его годы выяснить не удалось. Но я вижу, он сильный, Ульяша. В нём живет не только упрямство, но и дух борьбы. Многие брошенные детки погибают, когда понимают, что никому во всем мире не нужны. Оставляют попытки цепляться за жизнь. А он выжил. Выкарабкался, когда зимой его, пятилетнего, в наказание в одной майке на мороз выставили, и он воспаление легких подхватил. Эту историю Валя своими ушами на приёме у психолога услышала. Страшную правду в тех кабинетах из моего мальчика вытащили, — вновь горестно вздохнула баб Нюра. — Клещами, Ульяша. Выстоял в чёрные дни, когда ушли Валюша с Артёмом, и сейчас сможет. Но знаешь, девочка моя, всё-таки сдаётся мне, что в последний вагон они успели. Еще несколько лет – и кто знает, чем бы всё для него кончилось?.. Сломали бы его там всё-таки или нет? У подростков ведь как? Всё в головах перестраивается, они бесповоротно принимают себя частью среды, в которой живут. На волоске мальчишка был. Но как вырвали его оттуда, компенсация в нём сработала: всё сделал, чтобы показать, что не зря его выбрали. И чтобы никогда туда больше не вернуться. Всё взял от жизни, что смог. Забыть пытается, а я не мешаю.
От долгого монолога, а может, и от холода, баб Нюра осипла. Но, в очередной раз прочистив горло, вновь собиравшись с силами и мыслями, продолжила. Кажется, бабушка задалась целью рассказать о Егоре всё, что считает важным. Передать знание от одной души другой.
— Ты прости, что я порой такими словами заумными, от Валюши всё. Она ко мне после этих психологов в слезах прибегала, я её на кухне чаями или чем покрепче отпаивала. Дома она себе никогда рыдать не позволяла, чтобы дитё и муж не видели, берегла она их. А у меня всё из неё и прорывалось.
Речь баб Нюры прерывалась всё чаще, выдерживать молчание становилось всё сложнее. Всё чётче осознавалось, что бабушке это обнажение души дается с превеликим трудом. В воздухе продолжал висеть фантомный запах табака и тихое горе. А сердце ощущало его присутствие на том самом месте, где «видела» за несколько минут до появления баб Нюры. В той же позе, с тем же выражением лица, упрямо хранящим молчание.
— Вот однажды на таком приёме у Егора выяснили, как он читать так рано выучился. И он тогда, Ульяша, одну свою детдомовскую маму-то и вспомнил. Выяснили: была у него там няня, которая с ним теплом делилась, вот она и научила. Так что, сдается мне, в том, что не сломался ребенок, её заслуга есть. Но потом и она ушла. Ведь никто такое долго не выдержит, Ульяша. Люди перегорают там, гаснут, как спички. Выходит, мальчик мой к моменту, как его оттуда забрали, двух мам точно успел потерять: по крови и тамошнюю, которую помнит. А потом и настоящую маму свою. Несчастье-то какое… За что ему такая судьба досталась?
Голос баб Нюры дребезжал и срывался, а Ульяне казалось, что она целую вечность варится в кипящем котле. Сколько ещё будет длиться эта пытка правдой? Как такое можно вынести? Как Егор всё это вынес? Она слышала слова, историю, а он через всё это прошел. Как чужую истерзанную, измождённую душу излечить? Способно ли хоть что-то облегчить внутреннюю боль? Как дотянуться? Позволит ли он когда-нибудь себя коснуться? Ведь сам отказался от лечения, добровольно. Со всеми порвал. Исчез из их жизней.
— Ох, что это я?.. — в отличие от Ули, на чью голову небо падало прямо сейчас, баб Нюра продолжала держаться с поразительной стойкостью: ей, наверное, было легче – с этим знанием она жила уже больше двадцати лет. И всё-таки в голосе слышались слёзы. — Расчувствовалась совсем, а мне ещё самое главное нужно тебе объяснить. В общем, милая, за два года немного ожил паренек, и вот тогда-то Валя и решилась к твоей маме обратиться. Очень хотела, чтобы о ком-то он заботился, еще к кому-нибудь привязался, кроме семьи своей. Чтобы любил кого-то. Ведь ни к кому же, Ульяша! Ни к кому не проявлял эмоций. Со временем со всем районом перезнакомился, но друзей отродясь у него не водилось ни во дворе, ни в школе. Никого близко к себе не подпускал, никому не доверял. Всех на расстоянии вытянутой руки, до одного. Тебе тогда четыре стукнуло, ты в детский садик ходила. Валюша рассказывала, что мама твоя не шибко обрадовалась, но согласилась. Думается мне, отказать ей не смогла – они к этому моменту уже подругами стали. Да и помощь ей нужна была с тобой, не успевала она с работой своей время тебе уделять. Как ни погляжу, из сада вы всегда последние шли.
Сквозь наплывший густой туман обнимающей коленки Уле показалось, что голос баб Нюры вновь замёрз, и в гудящей голове мелькнула странная мысль: уж нет ли у бабушки с мамой каких личных счетов? Но внутренняя боль тут же прогнала прочь посторонние мысли. Душа с истинным мазохизмом продолжала напряженно внимать каждому слову. Каждая прозвучавшая фраза становилась ключом. Один за другим они нанизывались на пустое кольцо, образуя увесистую связку, и ведь какой-то наверняка подошел бы к заржавевшему от времени замку. Вот только… Только смысла теперь в переборе нет – её лишили доступа к замочной скважине. Ну почему? Почему баб Нюра не рассказала ей обо всём раньше?
Нутро обгладывал страх, голова, казалось, не соображала совсем ничего. Каждое слово, проходя пулей в сердце, выходило в висок. Уля не понимала, как пережить день сегодняшний и какой теперь в этом смысл? Она не способна ничего сделать, не знает, куда бежать, не видит пути – впереди непроглядная темнота. Душа не выдерживала, умоляла пощадить, наконец, но губы упрямо сжимались: желание его понять, найти свои ответы требовало от неё выслушать баб Нюру до конца, что бы ни ждало впереди.
— И начал Егор с тобой возиться, заботиться, почувствовал, что полезен может быть. Никому он столько внимания не уделял, как тебе. Время шло, парень окончательно ожил, пообвыкся. Дома у них наконец установились тёплые, доверительные отношения. Тебя всем сердцем полюбил. Мы с Валюшей глядели и нарадоваться не могли. Но, Ульяша… Посмотри на меня, девочка моя…
