злой, бесчувственной мегеры-жены?
Потому как странно блеснул его взгляд понимаю, что попала в точку.
— Зашиби-и-ись.
— Никого я не защищаю, — тут же обороняется, — и да, она потом приходила и была очень расстроена. Мне пришлось извиняться за тебя.
— Из всего этого я услышала только то, что Она. Снова. Приходила.
Он раздраженно морщится, понимая, что сам себя подставил этими словами.
— Я, надеюсь, ты качественно извинился? По полной? Она осталась довольна? — спрашиваю с ласковой улыбкой, уже понимая, что ни черта у нас сегодня не выйдет с серьезным разговором.
* * *
— Твое поведение сегодня было недопустимым, — внезапно выдает он, — надеюсь ты это понимаешь. Я там работаю. У меня должность, а ты запросто врываешься, выкидываешь сотрудников
— Это тех, которые помогают пасьянс раскладывать?
— Да отвали ты от этого пасьянса! — взрывается он, — просто был минутный перерыв.
— Между чем и чем?
— Что? — не понимает.
— Ну, этот ваш минутный перерыв. Между чем он был? Если она не в твоем подчинении, а Михалыч ее точно не присылал?
У Березина на щеках проступают алые пятна.
— Мне пересказать тебе все подробности своего трудового дня? По минутам? — с наездом смотрит на меня.
Но этот наезд разбивается о мое холодное:
— Да.
Затыкается. Смотрит волком. Но я не в том состоянии чтобы отводить взгляд и отступать. Он понимает это, шипит сквозь зубы и отходит к окну.
— Признайся уже, Березин! Ты запал на эту сучку.
— Кира! Ты достала. Ни на кого я не запал. Уже миллион раз повторял, что это просто сотрудница.
— Сотрудница, которая прямым текстом обозначила свои планы забраться к тебе в штаны.
Раздраженно дергает плечом. И я знаю, что в этот момент его раздражает не она, не ее планы относительно его драгоценной персоны, а я, и мое желание до него достучаться.
В груди жгутом скручиваются ледяные канаты. Сейчас, как никогда остро понимаю, что я его теряю, что мои попытки что-то сохранить проигрывают томным взглядам и выпяченным титькам этой нахалки. А Леша не собирается мне помогать. Он увяз, хоть и пытается это отрицать не только передо мной, но и перед самим собой.
Наверное, надо включить нежную, беспомощную жену. Возможно даже заплакать, но у меня не получается. Меня трясет и выворачивает наизнанку. Мне плохо. И страшно. А еще душит дикая ревность и обида. Я не могу понять, почему он так с нами? Где тот открытый искренний человек, которого я любила. Или все это рассыпалось в прах, стоило только на горизонте появиться новому увлечению?
— Сколько можно врать, Леш, — из горла вырывается хрип, — каждой своей ложью ты все дальше отталкиваешь от себя.
— Я просто пытался сделать так, чтобы ты лишний раз не докапывалась. Вот и не договаривал некоторые незначительные, — подчёркивает голосом это слово, — моменты.
— Незначительные?
— Да. Если бы ты сразу была в курсе, что Марина работает у нас в фирме, ты мне весь мозг бы выела чайной….
— Ты сегодня врал про Михалыча. Про то, что он послал ее к тебе.
— Просто…
— Врал, про работу, в то время как гонял с ней сапера.
— Я уже объяснил.
— Хорошо, а как ты объяснишь то, что возил ее до дома?
Широкая спина напрягается.
— Кира, хватит, а? Если ты не прекратишь, то разругаемся
— Мы уже ругаемся, Березин, если ты не заметил. Из-за твоего постоянного вранья!
— Никуда я ее не возил.
Бесполезно. Он решил придерживаться тактики: даже если тебя поймали со спущенными штанами продолжай отпираться.
— Тебя все видели! Даже друзья твои распрекрасные. Я все слышала! Вышла к вам, а ты там красовался перед ними, хвастался, что такая красота в твоей тачке.
— Так подошла бы? Зачем подслушивать?
— Ты думаешь, мне хотелось позориться, после того как вы ржали, что хороший левак только укрепляет брак?
Он морщится. Странно, что при таком стремлении к вранью он до сих пор не потерял способность краснеть.
— Ты все неправильно услышала и поняла.
— Конечно. Я же дура, — беру телефон и открываю фото Марины с подписью «едем домой». Тыкаю картинку в наглые Лешины глаза, — а это я тоже не так поняла. Или это не наша машина? Не мои подушки? Не твой рукав в кадре?
У него на скулах играют желваки:
— Я не понял. Ты следишь что ли за мной? Палишь везде, где только можно?
Молчу. Только дышу надрывно. Потому что сил почти не осталось. Я раз за разом наталкиваюсь на колючую стену. Даже хочется опустить руки, отойти в сторону и сказать, да делай ты что хочешь. Но не могу. Я люблю его.
— Послушай, пожалуйста, очень внимательно. Ты с этой Мариной уже облажался по всем фронтам, но продолжаешь отпираться! Тебе не стыдно!
— С чего мне должно быть стыдно. Просто безобидное общение! А ты только цепляешься! То нельзя, се нельзя.
— Леш, ты меня ни с кем не перепутал? Потому что у меня сейчас такое чувство, что передо мной пацан в расцвете пубертата, который воюет с матерью из-за того, что она запрещает общаться с плохой компанией.
— А ты, конечно, у нас просто гуру психологии. И запросто разбираешься в том, какая компания плохая, а какая хорошая.
Это просто невероятно.
— Неужели ты не понимаешь, что все рушишь, — голос дрожит, на языке разливается горечь, — Одумайся, пока не поздно. Потому что, если переступишь грань, обратного пути не будет. Или тебе так желание глаза застилает, что ничего не замечаешь? Я пытаюсь достучаться до тебя, спасти нас! А ты методично забиваешь гвоздь за гвоздем в крышку нашего гроба.
— Конечно, — взрывается он, — я ж хреновый. Да?!
Проскакивает мимо меня и скрывается в прихожей.
— Леш…
— Что ж ты живешь то с таким хреновым, раз такая святая?!
Обидные слова ранят.
Я не иду за ним. У меня на это нет сил. Опустошена. Разбита.
Давлюсь беспомощностью и разочарованием. Я не святая. Будь это так, мне бы наверняка удалось найти нужные слова. А так – мимо. Каждая моя попытка что-то исправить мимо, и даже делает хуже. Если сначала Леша виновато опускал глаза и извинялся, то теперь он бесится и огрызается.
Ему хочется общаться с Мариной!
