— Из того, что видела я, он – ничего. Что-то вроде френдзоны. «Музыка нас связала»{?}[цитата из песни группы “Мираж”], — констатировала Ульяна апатично. — Работа. Егор ей доверяет. Вообще Аня классная, болела за нас.
Вспомнилось, как Анька обманным путем заманила её аж на репетиционную базу – как выяснилось, для того, чтобы помирить их после грызни на пляже. Вспомнилось, как, сидя на лавочке в парке и высаживая сигареты одну за одной, час расстреливала историями о своем гитаристе. Как на их сольнике привлекла внимание всего зала, но в первую очередь его внимание к Улиному запоздалому приезду. Как вполне искренне радовалась, когда они вместе явились на саундчек. Как звонила в ночи, а потом в кафе – сквозь слёзы, почти в припадке – пыталась убедить, что не в угасших чувствах дело. Как отказалась от идеи идти в «Тонны» самой, рассудив, что сделать это должна Уля. Буквально ведь выпихнула её туда, вывалив на голову всю имеющуюся у неё на тот момент информацию и тем самым не оставив Ульяне ни единого шанса спастись.
Всё это сейчас можно было бы рассказать Юльке, чтобы сама оценила опасность и риски, по Улиному убеждению, отсутствующие. Но… Сил не наскрести. Возвращение мыслями к прошлому их лишало, приближая очередную истерику, а следом агонию. А силы ведь были нужны, чтобы перестать раскисать, взять себя в руки, встать на ноги и начать хоть что-то делать.
— Чернов и френдзона – всё по классике, — фыркнула Юлька, но, видя отрешённое выражение Улиного лица, осеклась. — Ясно. Так, Уль… Документы все тут. Паспорт, диплом, СНИЛС, ОМС… Что ещё может понадобиться? Не знаю. Ноутбук здесь. Фен твой пакуем же? Косметичка. И тут вот ещё баночек тьма. Ты без чего не обойдешься?.. А то не влезет всё… И вообще! — застыла она вдруг посреди комнаты. — Вот куда ты сейчас собралась? Давай, может, у меня поживёшь? Пока найдешь…
Улю не покидало ощущение, будто она, зажмурившись, сигает в арктические льды с тонущего корабля. Посреди ночи. Голышом. Неважно. Лишь бы отсюда прочь. Спасаться и спасать! Если есть что спасать…
— Забей на баночки, дневного крема хватит, — меланхолично отозвалась Ульяна. — Куда?.. Да не знаю, Юль. Есть квартира на примете, когда последний раз смотрела, ещё была свободна. Попрошу отца, чтобы отвёз меня в какой-нибудь отель. Пару дней там перекантуюсь и, если с хозяином договоримся, перееду.
Каждое слово продолжало даваться с трудом, время шло, действие препарата прекращалось, и разящие эмоции вновь накатывали. Страх снова сдавил грудь тугими обручами – не вдохнуть, не выдохнуть. Неизвестно, сколько времени прошло со звонка Зои Павловны, неизвестно, в каком Егор состоянии. Есть ли изменения и какие? Неизвестно абсолютно ничего! Перед лицом смерти собственные проблемы казались ничтожными. Таковыми они и являлись.
«Господи, пожалуйста, пусть выберется!!!»
— Спасибо тебе, Юль, — выдохнула Уля. — Но я не стану тут оставаться. Видеть её не могу. Я в наш район больше не вернусь. Подгадаю как-нибудь день, когда она будет в институте до вечера, приеду и заберу оставшиеся вещи…
— Ну, тоже понятно… — кивнула Юлька. Чувствовалось: подруга целиком и полностью на её стороне. — Просто уже поздно, а папа твой что-то…
Раздавшийся звонок в дверь возвестил: вот и отец.
— Я открою, — резко метнулась подруга из комнаты.
Уля не успела рта раскрыть, а Юля уже оказалась в прихожей. Спустя секунды раздался щелчок замка, всё стихло, а потом послышался папин голос:
— Юля, ты?..
— Здравствуйте, Владимир Сергеевич. Давно не виделись, — негромко ответила та. — Проходите.
— Какая красавица выросла! — с нескрываемым восхищением воскликнул папа. — А Уля где?
И от голоса этого, от понимания, что отец не бросил, что он тут и сейчас отсюда её заберет, краны все же прорвало. Двое близких совсем рядом и друг друга помнят, а ведь сколько времени прошло. Он ведь Юльку узнал, хотя последний раз видел её угловатой конопатой девчушкой. А Юлька помнит не только его имя, но и отчество. А сколько тепла в их голосах. Эти двое здесь, чтобы вытащить её со дна пропасти. Чтобы спасти.
Силясь справиться с подступившей к горлу жалостью к самой себе, Уля положила на лицо подушку. Пока поток рвущегося из груди воя удавалось останавливать, тёплый тарахтящий мешочек шерсти под боком забирал на себя пульсирующую боль. Но с каждой следующей секундой внутреннее давление нарастало, всё же обещая скорый, неминуемый взрыв.
— Она в своей комнате… — всё также тихо пояснила Юля. — В неважном состоянии. Надежда Александровна тоже.
— Так. Юля, хотя бы ты можешь мне объяснить, что здесь случилось?
— Давайте лучше выйдемте в коридор на три минуты.
Юлькины три минуты превратились в вечность. А может, и правда, разговор тот длился недолго, да только для Ульяны время застыло. Пока подруга во второй раз за день брала на себя роль переговорщика и мужественно её несла, Уля продолжала лежать тряпичной куклой с подушкой на лице, что впитывала слёзы и глушила всхлипы. И маминого появления в комнате не услышала. Лишь когда рука почувствовала касание ладони, поняла, что вновь не одна.
— Улечка, прости меня! — умоляюще прошептала мама. — Я тебя отпущу куда хочешь, с кем хочешь! Я больше никогда не скажу против твоих решений ни слова! Только прости меня, умоляю.
«Конечно, не скажешь. Я не дам тебе такой возможности…»
Мамины мольбы перемежались всхлипами, слышать их было тяжело. Сердце реагировало против воли, но собственная еле переносимая боль, перелившееся через края отчаяние и страх погасили на мгновение всколыхнувшуюся в Ульяне жалость.
— Мама… Ты понимаешь, что человека убила? — глухо отозвалась она.
— У нас врачи от Бога, они его вытащат! — с жаркой убежденностью воскликнула мать. — Зоя всех уже обзвонила, она…
— Не понимаешь, — стянув с лица подушку, Уля воззрилась на маму. Пусть смотрит. Пусть читает ответ на свою просьбу в опухших глазах-щёлочках, на искаженном чувством неприязненности и отторжения лице. — Ты человека убила. Словами. Моего любимого человека. За моей спиной. Убила! У него нет никого, а ты… Знать не хочу, что именно ты ему сказала. — «Я ведь тогда тебя прокляну». — Только он себя после твоих слов отовсюду вычеркал. Никто не видел его и не слышал, больше месяца днем с фонарем не могли найти, а когда нашли… Ты вторглась в душу, о которой ничего не знаешь, прошлась по ней секирой, как только ты умеешь, и сплясала танец на костях. Ты… — очередная волна истерики уже накрывала, толчки воздуха рвали грудь, горло сипело, глаза горели, руки тряслись, но Уля всё ещё пыталась утихомирить зарождающийся шторм, понимая, что должна попытаться до матери донести. На прощание. — Ради меня старалась, да? Хотела уберечь? Так вот, ты меня уничтожила. И смотрела на меня все эти годы, этот месяц честными глазами. А я тринадцать лет спрашивала себя: почему?
Говорила и ощущала, как ненависть, вновь разгораясь, сжигает сердце и душу, как выступает наружу отвратительной гримасой. Это ужасающее чувство хотелось спрятать от матери за ресницами. Хотелось, чтобы видела всё. Чтобы понимала, почему о прощении её дочь не может и помыслить.
— Мама, ты оставила после себя руины, — глядя в наполненные слезами глаза, прошептала Ульяна. — У него ты отняла веру, у бабушки Нюры – сына, у его группы лидера, а у меня – любовь. Ты превратила наши жизни в ад, мама. Дважды растоптала мои чувства. Я не вижу смысла жить, ни в чем больше не вижу смысла. Мне хочется в окно.
— О чём ты? Какое окно?! — испуганно воскликнула мама. Рука её взлетела ко рту, а во взгляде горел страх. — Ты с ума сошла?
Уля думала, что, наверное, говорить такие вещи своему родителю жестоко. Наверное, говорить такие вещи неправильно. Наверное, признавшись, она дала маме причины серьёзно волноваться. Но ведь в эту ситуацию она затащила свою дочь сама, силком, не спрашивая мнения, опираясь лишь на собственное. Так пусть теперь знает. Пусть попробует, наконец, понять.
— Такое. Не сошла, — выдерживая тяжелый взгляд, просипела Уля. Остатки сил на борьбу с истерикой её покидали. — Не делай вид, что не понимаешь почему. Всё ты понимаешь… Как мне теперь простить тебя, скажи? Мы с ним могли бы… Егор мог бы быть сейчас… цел. Не было бы всего этого… — не хватало воздуха продолжать. — Неужели ты связи не видишь?.. И с папой тоже… Я верила тебе, я тебе доверяла. Зачем? Ты же… На что ты теперь рассчитываешь?.. Мама…
