Язык явственно ощущал вкус горечи. «Мама» – слово, означающее самого родного, самого близкого. Защиту, безопасность и утешение. Тепло и уют, дом. Доверие. Любовь. Ласку. Мама – своему ребёнку поддержка и опора. Разве нет?
Где это всё?
— У меня нет больше сил объяснять тебе, мам. Уйди, пожалуйста. Просто уйди…
Кое-как поднявшись на кровати, Ульяна опустила ноги на пол. Пол кружился и плыл, пространство шло пятнами, а звуки глушились. Но там папа, он приехал за ней, а значит, нужно каким-то образом собрать себя на рывок.
Мама в отчаянии мотала головой, будто отказываясь принимать новый расклад. Но он сложился, и что им двоим теперь с ним делать – непонятно. Одно понятно: эта жгучая ненависть утихнет нескоро. А если Егор не выберется, не утихнет уже никогда.
— Улечка, я этого не хотела… Мне казалось, что для тебя он опасен, только поэтому я так поступила, — «Хватит!». — Разве могла я предполо…
И слушать это сил больше нет.
— Знаешь, кто оказался самым опасным человеком в моей жизни? — прервала Уля готовый обрушиться на голову поток оправданий, звучащих для неё сейчас отвратительно и нелепо. — Ты, мам. Ты превратила мой мир в выжженную землю. Ты. Не он.
По коридору разнеслись звуки тяжелой поступи, а следом раздался папин и одновременно вовсе не папин голос:
— Нашу дочь у тебя я должен был забрать сразу. Ульяна, всё, довольно с тебя. Поехали. Юля, поможешь спустить вещи? А доведу её до машины.
Ещё несколько секунд – и родные руки подхватили под локоть и загребли в охапку, защищая от злого мира, а глаза застила плотная пелена воды. Ещё минута – и на плечи накинули куртку, повязали вокруг шеи шарф. Вслепую обулась. Под ногами раздалось жалобное мяуканье: это Коржик пришёл.
— Я за тобой вернусь… — наклоняясь к коту, чтобы на прощание хоть за ушком почесать, прошептала Ульяна. Удерживать себя в состоянии равновесия по-прежнему не выходило: её постоянно куда-то вело. — Как только найду нам с тобой квартиру. Обязательно, Корж. Обязательно…
Бывший дом провожал звуком катящегося по ламинату чемодана, шуршанием верхней одежды, рыданием матери и непрестанным мяуканьем кота. По общему коридору шла, смотря под ноги и занавесившись волосами, держась из последних сил, чтобы не поднять голову и не взглянуть напоследок на соседнюю дверь. На лифтовый холл. И большой балкон.
Во дворе ещё кое-как. С Юлькой обнялась на прощание, за всё-всё поблагодарила, пообещала держать в курсе и встречаться при каждой возможности. Ещё смогла устроиться на переднем и пристегнуться, а когда послышался звук хлопнувшей водительской двери, попросить папу отвезти её в какой-нибудь отель или хостел. Но когда в ответ услышала: «Уля, ты с ума сошла? Какой отель? Одну я тебя не оставлю, не выдумывай. Мы едем домой», агония прорвалась назревшим лопнувшим нарывом.
— Папа… Папа!
Комментарий к
XXXIV
. Жизнь за жизнь Обложка к главе, комментарии: https://t.me/drugogomira_public/517
В комментариях к этому посту – схема происшествия на перекрестке: https://t.me/drugogomira_public/513
Музыка:
Памяти мало – Один в каное
https://music.youtube.com/watch?v=IAkjFbttMnQ&feature=share
В этот раз перевод оставлю здесь. Спасибо за него подруге.
Все мои стены надуманные
Серым пульсируют артерии
Люди бетонно задуманные
Люди не имеют материи
Свои свитки нервов
Кутают в тёплые халаты
Тёмная строгая мебель
Светлые пустые палаты
Белым, всё белым
Света добавь побольше
У меня на свет есть право
Оставлю на свете след
Памяти мало
Что-то тут было
Я знала, но забыла
Я опускаюсь в толщу
Я чувствую тягу
Я добавляю “и так далее”, а не растягиваю
Знаешь, я стучала-стучала
Но ты такой ватный-ватный
Твои сломанные рёбра
Не понимают намёков
Мою последнюю веру
Топчут стерильные бахилы
Ты опускаешь руки
Я поднимаю архивы
Визуал:
А потом жертвы вон… https://t.me/drugogomira_public/519
Егор!!! https://t.me/drugogomira_public/521
Пространство тонуло в молоке https://t.me/drugogomira_public/524
Выстланная благими намерениями дорога закончилась на этом перекрестке https://t.me/drugogomira_public/525
Не простит https://t.me/drugogomira_public/526
Еще жив https://t.me/drugogomira_public/529
Остальной визуал в канале, сюда не помещается
====== XXXV. Без тебя мне здесь делать нечего ======
2 ноября
Жёлтые стены одной из старейших городских больниц, за несколько дней ставшие чуть ли не родными, вновь возникают в поле зрения, проглядывая сквозь плотную сетку голых ветвей деревьев. Когда смотришь на ампирный фасад здания, возникает ощущение, что белые колонны центрального портика подпирают вовсе не фронтон, а большой серый купол, что сливается цветом с грузными графитовыми тучами. И потому кажется, что упираются прямо в бездыханное небо. Небо давно уже сползло на столицу толстым ватным одеялом. Нанизавшись на небоскрёбы и шпили величественных высоток, поглотило город до середины весны. Осени и зимы здесь последние годы на удивление седые: пальцев двух рук хватит посчитать количество солнечных дней, приходящихся на промозглый период. А весна словно бы перестала сюда торопиться.
Так вот, белые колонны старинной больницы будто удерживают небесный свод, не позволяя ему обрушиться прямо на бедные головы пациентов и посетителей этого места, его врачей и медперсонала. Такое у Ули день за днём остается впечатление. Более двух веков здесь спасают жизни.
Уткнувшись носом в толстый вязаный шарф, трясущимися пальцами захватив края и натянув пониже шапку, она сворачивает на большую территорию, к монументальному ансамблю. Не чувствует ног и толком – себя. Шум загруженной магистрали тут немного стихает, и она берёт влево. Ей нужно дальше, к стоящему перпендикулярно проспекту бежево-жёлтому хирургическому корпусу.
Сейчас пройдёт вдоль вытянутых больничных построек, мимо морга и пустой аллеи, по вымощенным, блестящим от воды дорожкам, а потом возьмёт чуть правее, к вытянутому четырёхэтажному зданию и лавочке, которую уже мысленно нарекла своей. Ульяна приходит в этот сквер третий день кряду. В ближайшие часы, дни, а может, и недели её жизнь будет протекать здесь. Только здесь способно бороться за жизнь её сердце. Третье утро, и сегодня она приезжает с внутренним смирением, зная, что, сколько ни умоляй, внутрь её не пропустят. Впереди всё та же обесточивающая, лишающая воздуха, размалывающая рёбра неизвестность. Позади трое суток нескончаемых истерик и с десяток попыток прорваться через бездушную, а по факту всего лишь выполняющую свою работу неподкупную охрану. «Не положено» посторонних пускать. Увещевания тщетны.
Но Ульяне всё равно. Её не останавливает суровое «Не положено». Задолго до рассвета мозг подает сигнал: «Вставай». Она встает без всякого будильника, неслышно, как мышка, собирается, скудно и наспех завтракает, прощается с отцом и Мариной, обнимает обретённых сводных сестрёнок, которые зачем-то вскакивают раньше времени, чтобы её проводить, и делает шаг в ноябрьский холод на негнущихся, непослушных, будто чужих ногах. Едет на метро до кольца, а затем пешком спускается по оживлённому проспекту к хирургическому корпусу, где находится отделение реанимации и интенсивной терапии.
Чтобы весь день сидеть под окнами в ожидании новостей.
Она не знает, чего ждать, понятия не имеет, что будет делать, когда информация появится, куда и к кому побежит, но здесь, по крайней мере, чувствует себя рядом. Настолько, насколько ей позволяют быть. Вглядывается в бликующие стёкла, гадая, выходит его окно на эту сторону или нет. Их тут, кажется, под сотню, окон этих, не угадаешь нужное. Нахохлившись замёрзшим воробьем, упрямо высиживает до наступления темноты. Наверняка уже все глаза охране намозолила. К третьему дню безрезультатных «налётов» её наверняка узнают в лицо. Позавчера, в первый день своего добровольного дежурства, отогреваться Уля бегала в ближайшую кофейню. Вчера, когда стемнело и начался снегопад, её пожалели и позвали погреться в помещение. Усадили на видавший виды стульчик, чайный пакетик заварили и устроили допрос. Сегодня… Сегодня как пойдёт. В сумке болтается книжка, которую, знает, всё равно не откроет. Просто… Оставаться наедине с собой и собственным внутренним воем – очень, очень страшно. Непрошенные мысли клубами едкого чёрного дыма окутывают пустую голову, забивают лёгкие, просачиваются в носоглотку. Перекрывают кислород и душат, душат, душат. Невидимым отравленным скальпелем ведут вдоль по венам, ковыряют сквозные дыры в черепе и топят в реках солёной воды.
