Разлепив веки, я тяжело выдохнула и посмотрела на надгробие, приподнявшись.
— Знала бы я, чтобы вы сейчас хотели от меня…
— Они бы хотели, чтобы ты жила. За себя и за них, — сказал Кенай, сжимая мою ладонь.
Вытерев очередную слезу, я посмотрела на него.
— Они бы не желали тебе смерти, Селия, — продолжил он и взглянул в мои глаза. — Живи ради них.
Я горько засмеялась. Совсем не в тему.
— Как можно жить, не имея смысла своего существования? Его я видела в родителях…
Шатен улыбнулся одним лишь уголком губ.
— Когда мы теряем что-то, то обретаем другое, верно?
Неуверенный кивок.
— Так же со смыслом жизни. Мы еще дышим и ходим по этой земле ради кого-то, а когда этот кто-то «уходит», теряем желание жить без него. Но проходит время, мы учимся жить заново и потихоньку обретаем другой смысл своего существования. Главное выдержать все испытания, которые нам дает судьба или Бог (черт знает). А дальше все образуется. Время обладает целебными свойствами. Помни, Селия…
— Не знаю, — выдохнула я, проведя пятерней по волосам. — Все же, я думаю, что моя какая-то вина в том, что родители погибли, есть. И… — я крепко сжала зубы — … разве может время залечить ее?
Кенай размял ноги и поднялся.
— Селия Джессика Фрай, я никогда не устану повторять, что тот пожар, унесший жизни двух твоих родных, являлся лишь несчастным случаем. И не стоит заходить в заблуждения, чтобы искать какие-то следы своей вины в этом. Ты. Не. Виновата. В. Гибели. Мамы. И. Отца. Слышишь? — его темные глаза впились в мои. — А теперь повтори: я не виновата.
Я замешкалась.
— Это будет неправильно по отношению к ним. Вдруг я дей…
— … нет, нет, нет. И еще раз — нет, — пролепетал парень, составляя из рук крест. — Не начинай даже, ладно? Просто повтори те слова.
Черт…
Это будет нелегко.
Спустя какие-то секунды внутренней борьбы внутри себя, я еле слышно выдавила, опустив голову к земле:
— Я… я не… в… я не виновата.
— И это на самом деле так.
Он поднял меня, когда я захотела лечь на могилу. Его руки припаяли к моим плечам, и через секунду я оказалась уткнута лбом в твердую, широкую грудь.
— Ты замараешься, — подметил Кенай, опустив ладони на мою спину и прижав к себе.
— Плевать, — я вытерла быстрыми движениями слезы, скатывающиеся по щекам. — Я и так уже грязная.
— Пожалуйста, не плачь, — попросил он, заглядывая в мое лицо.
— Как я могу не плакать, находясь там, где похоронены мои родители?
Он скорбно уронил взор.
— Ты можешь им что-нибудь еще сказать, если хочешь.
Я нехотя отпрянула от него, накидывая на щеки темные, короткие пряди.
— Что именно?
Кенай посмотрел на мраморное надгробие, задумавшись, затем снова — на меня.
— Им было бы интересно узнать, что произошло с тобой в их… эм… «отсутствие».
* * *
Я несколько часов сидела возле могилы и рассказывала родителям, как мне тяжело без них, вновь просила прощения, ревела, успокаивалась, потом снова ревела. Кенай нередко утешал меня, а в один миг чуть ли не раскис тоже, когда я начала монолог о своих тщетных попытках свести счеты с жизнью в больнице. За время пребывания в «Лейквью» я успела с ног до головы измазаться кладбищенской грязью, получить огромные синяки под глазами и почувствовать на душе пустоту. Веревка, сдавливающая шею, немного ослабла после извинений, адресованных маме с папой, и я ощутила некую легкость, словно попросила прощения у живых родителей, и они меня простили…
— Я люблю вас, — целуя камень с их именами и поднимаясь на ноги, прошептала я. — Прощайте…
Как говорил Кенай, мне на самом деле стало немного легче. Совсем чуть-чуть.
Я понимала, что никогда не смогу увидеть маму с папой, сказать им, насколько сильно люблю их, поцеловать, поговорить о всяких пустяках, посмеяться над глупостью или просто посидеть в тишине вместе. Я четко осознавала, что родителей нет.
Я одна.
Я в этом мире одна.
Без них…
Мне тяжело.
До боли хочется к ним.
Хочется услышать их голоса. Хотя бы на мгновение…
Хочется вновь увидеть ух улыбки…
Прекрасные улыбки.
Но это невозможно, увы.
Родители мертвы…
И сегодня я смерилась с этим. Смирилась, что больше они не будут в моей жизни. Я должна, отныне, идти дальше без них.
Не спорю, мне станет сложно без поддержки родных для меня людей, но я обязана все вынести, обязана справиться со всеми трудностями. Сама. Ибо с кем-то, кто готов пройти через Ад со мной.
Мама, папа…
Я их отпустила…
Навсегда.
Конечно, это не значит, будто я перестану думать о них, плакать, скучать, нет…
Я лишь приняла тот факт, что родителей погибли и бесполезно надеяться на их возвращение.
Иногда думаешь, что самые близкие люди — это и есть воздух. Ты ими дышишь, чувствуешь, живешь, а без них — задыхаешься. Медленно или быстро. А когда они перестают существовать, еще на подсознательном уровне ты знаешь, эти люди есть где-то, но теперь ты их не ощущаешь, не слышишь, не видишь и не можешь прикоснуться к ним.
И такое медленно уничтожает тебя…
Сначала я задыхалась быстро, а потом стала медленнее, потому что появился Кенай, который принес собой немного воздуха для меня. Благодаря ему, я стала заполнять легкие каким-то, пусть даже самым жалким количеством кислорода. Я начала впервые нормально дышать после потери родителей…
И это, черт побери, невероятно.
Всего за три дня Кенай сумел то, чего не смог никто месяцами…
Он доказал, что я не виновата в произошедшем девятнадцатого апреля, поддержал меня, хотя я того не просила, и вошел в мою скудную, мрачную жизнь, не побоявшись.
И, наверное, я должна быть ему благодарна за это.
Но все равно, хоть я в некотором почувствовала малейшую легкость, зато до сих пор не решилась, что мне делать дальше. Если жить, то ради чего, кого? На данный момент у меня нет цели, смысла существования, желаний…. Я как незапрограммированный робот, ждущий команд и действий неизвестно от кого.
Сжав губы в тонкую полоску, чтобы не было слышно всхлипов, я направилась к выходу из «Лейквью», когда Кенай приобнял меня за плечи. Я положила голову на плечо знакомого, и мы пошли в ту сторону, где находился «Volunteer Park», расположенный недалеко от кладбища.
— Четыре года назад я потерял маму, — неожиданно заговорил шатен, после нескольких мучительных минут нашего молчания.
Я напряглась, смотря на его поникшее лицо.
— Она умерла от рака головного мозга. И… я был не готов отпустить ее, как и отец. Долго плача в своей комнате, запертой на щеколду, я размышлял над тем, чтобы покончить с собой, ведь без нее я жизни не чаял. Она была для меня всем. Всегда поддерживала, помогала, с удовольствием выслушивала меня, когда я хотел ей что-то рассказать, давала советы и в отличие от отца никогда не ругала и не поднимала на меня руки. Мама решала все мирным путем, не приберегая к физической силе…. В день ее похорон, я просто сбежал, не выдержав. — Кенай измученно выдохнул, будто вспоминая это. — Проходили недели. Я не спал, не ел, не покидал своей темной лачуги, тихо рыдая в уголке в обнимку с маминой фотографией. И это длилось так долго, что я решил покончить со своими страданиями. Раз и навсегда.
