И я нетерпеливая. Рвано тяну его футболку наверх, снимаю через голову, лишь на мгновение прерывая жадное совокупление губ, языков, душ. Тут же ощупываю его идеальное твердое тело без капли волос, сглатываю слюну и не выдерживаю.
Делаю то, что вслух-то произнести стыдно. Сползаю с колен, пьяно улыбаюсь. Мирон почему-то матерится, пока я языком кружу по его плоским соскам. Все ниже, туда, где идеальные по форме кубики, не слишком выпирающие, а такие вот как надо. Чтобы удобно было языком пощекотать, чуть ниже, к ремню, который необходимо снять.
И я закусываю губу зубами, расстегиваю все как можно скорее. Выдергиваю из петель, дергаю ширинку, чувствую, как рот пересыхает от неизвестной жажды.
Мне нужно больше.
Мне нужно сейчас.
Мне нужно взять в руку этот идеальный предмет. Все верно. Во сне сложно рассмотреть детали, но я помню. Помню каждую венку, помню, как он увеличивался, стоило его коснуться, помню, какие звуки издает Мирон, когда я, ничего не боясь, беру его в рот.
В волосах тут уже усиливается захват от его пальцев. До боли. Такой тянущей. Такой приятной. Что я, уже не соображая, втягиваю член глубже. Привыкаю к давно забытым размерам и принимаюсь качать головой в такт пульсации вен в моем рту.
И так стыдно, мокро, но хорошо, словно этот сон та реальность, в которой я бы хотела остаться. Как можно дольше. Как можно глубже. Навсегда...
— Родная, ох, — слышу хрип, когда скольжу по длине чуть дальше, почти упираюсь носом в редкие волоски, вдыхаю такой пьянящий запах.
Запах своего человека.
Резко выпускаю плоть, наслаждаюсь пошлым звуком и обилием слюны, которую уже рукой принимаюсь размазывать по всей длине.
– Иди сюда, — требует Мирон и я даже повода не нахожу сопротивляться.
Мирон даже не раздевает меня, просто поднимает резко, целует быстро и отводит полоску трусов в сторону. Так жадно. Так грубо. Так необходимо.
Но выжидает. Скользит пальцами по краю входа, трет клитор, лишая меня рассудка.
Стискиваю его плечи, так желая посмотреть в глаза, но шепчу нетерпеливо в кромешной тьме, что обостряет чувства сильнее любого наркотика.
— Пожалуйста…
— Что, пожалуйста, — издевается он, активнее натирая самый центр удовольствия. Все ощущения скопились там, готовые взорваться под действием давно нерастраченной энергии.
— Войди в меня, — умоляю я, не видя смысла во сне сдерживать свои чувства, желания, мечты.
Здесь можно все.
Здесь можно просто дрожать от мучительного наслаждения и не думать о том, кто и что обо мне скажет, чего я лишусь, поддавшись порыву.
Здесь все просто как дважды два.
Есть Мирон. Есть я. Есть наши тела, что льнут к друг другу. И разве может быть сейчас что-то важнее.
— Не слышу? – шипит Мирон, дергая мои волосы, кусая мою шею так сильно, что я сквозь сон чувствую боль. – Что мне с тобой сделать, Саша.
Он издевается. Его смех как яд – проникает в меня вместе с дыханием. Таким обжигающим, что я вот-вот задохнусь.
— Трахни меня. Господи, просто заткнись и трахни. Фантазия не должна разговаривать.
Мирон опрокидывает меня на мягкое и резко просовывает два пальца внутрь, второй рукой находит грудь и между пальцев зажимает сосок. По второму щелкает языком все снова и снова, дергая за ниточки струн возбуждения, и я уже теку, чувствуя, как я еложу по дивану от дискомфорта. Который тут же сменяется шумом в голове, таким сильным, как будто в самолёте.
Лечу. Падаю.
Все быстрее. Быстрее. Пока его пальцы на огромной скорости сносят все закрылки, чтобы вся моя нервная система взорвалась слепящим удовольствием, и я закричала.
- Мирон! Боже! Боже!
Дёргаясь всем телом, чувствуя, как диван подо мной стремительно мокнет. И снова смена положения, а я уже стою на диване на коленях, а Мирон за мной.
Гладит спину, оттягивает волосы, кочует ниже, туда, где уже ничего не сдерживает грудь.
Сжимает ее руками и долго, долго массирует, не делая больше ничего.
Мозг плавится от истязающего ожидания того, что будет дальше. Скорее всего в этот момент я проснусь. Возбужденная. Голодная. В слезах и поту, прекрасно понимая, что эта грязная фантазия никогда не повторится, а Мирон так и останется для меня чужим человеком.
И ведь все правильно, так и должно быть. И я даже теряю часть удовольствия, почти засыпаю, но боль ослепляет меня. Мирон стягивает пальцами шею, шипит на ухо.
— Не уходи, мы еще не закончили.
Я распахиваю глаза, но все равно ничего не вижу, зато чувствую. Как головка твердого члена елозит по мокрым складкам, как тычется, словно примеряясь, а потом единым ювелирным движением заполняет меня до предела.
— Ебать, так туго, — ругается Мирон, замирая, не двигаясь, пока внутри пульсирует его плоть, пока перед моими глазами кружатся разноцветные искры. – Как жить-то без этого?
Вот и я не знаю, как жила без этого ощущения полной заполненности, когда для маневра места так мало, что чувствую трение каждой вены. Сердце галопом. В горле першит. А в голове пустота. Такая приятная, такая светлая.
Мирон приходит в себя через пол минуты, скользит назад, чтобы снова ударом об матку снести мне остатки разума, если он может появиться во сне.
Мирон до сих пор сжимает мою шею, не дает сделать ни единого движения, но я сама уже не в силах ждать, принимаясь толкаться назад, чувствуя, так остро чувствуя его в себе.
Член входит так глубоко, что шлепки наших влажных соединенных тел жгут меня стыдом.
Такого раньше не было. Ни во сне. Никак. Это все так пошло, до звуков, до моих собственных стонов. Так грубо. Так нежно. Так идеально.
Может быть, поэтому не хочу просыпаться. Оттягиваю момент финала как можно дольше. Резко отстраняюсь, когда скорость ударов увеличивается. Переворачиваюсь и тяну Мирона на себя.
В этот раз он проникает как нож в подтаявшее масло, а его поцелуй больше похож на наказание.
— Не хочешь, чтобы я кончал?
— Не хочу, чтобы это закончилось, — отвечаю, сама подстраиваясь под серию грязных ударов тел, стискиваю в руках волосы, вылизываю кадык, пока Мирон держится на руках и молотит бедрами, вбивая меня в диван все быстрее.
Дергает на себя, закидывает ноги на плечи и толкается глубже, пока я задыхаюсь, чувствуя, как кульминация близка.
И Мирон чувствует.
Падает назад, чтобы я оседлала его, задает более медленный темп, лаская соски, выкручивая их до предела. Мы не разговариваем, мы просто купаемся в этом теплом море экстаза, плещемся как дети, то ускоряя темп толчков, то сводя их на нет.
Мирон вдруг шлепает ладонями мои бедра с двух сторон, шепчет грязное "Хочу сожрать тебя" поднимает меня выше и просто опускает себе на лицо, принимаясь трахать языком.
И я громко вскрикиваю на каждый удар плетью языка, держусь за подлокотник и сотрясаюсь от приближающего оргазма, когда Мирон в наглую бросает меня на самом краю нирваны.
- Мирон!
- Не ной, сейчас будет круче, - опрокидывает на тот самый подлокотник животом. Задирает ягодицы как можно выше. Входит одним ударом, сразу задавая бешеный темп. Круче, гораздо круче.
Толчки становятся грубыми, жесткими, резкими как удары молота об наковальню.
Удар за ударом.
Это не секс. Это марафон на выживание.
Такое может быть только во сне. Только во сне возможно услышать:
— Кончи со мной, любимая. Сейчас.
Только во сне ты хочешь подчиниться, чувствуешь, как вены заполняются чем-то густым, горячим, как внизу живота пружина, натянутая до прямой линии, лопается с оглушительным звоном. А ты как безумная кричишь вместе с любимым. Чувствуешь, как тебя толкают на колени и заполняют рот чем-то горьким, но таким родным.
А дальше как в тумане. Меня пытаются разбудить, но я еще хочу понежиться в розовом тумане порочных фантазий. Еще совсем чуть - чуть.
— Даша, отстань. Дай поспать.
Глава 27. Саша
Голова болит нещадно. Глаза открываться не хотят. А во рту такой привкус, словно кошки устроили там не только туалет, но и закопали его землей. Но все это не имело значения, потому что я до сих пор купалась в грезах того, что мне снилось. Да, когда я проснусь окончательно, все сотрётся из памяти. Как обычно останутся лишь неясные образы, но я постараюсь как можно дольше сохранить то ощущение растянутости и звона в ушах после оргазма, которые были такими реальными.
