Как же он достал своим люблю! Что такое слова? Что они значат! Ни-че-го! А вот поступки. Он не верит, что я изменилась. Я докажу.
Выплескиваю кофе ему на белую рубашку и жалею только о том, что он остыл. Пусть бы обжог, оставил шрам на коже, как когда-то Мирон в моей душе!
— А ты не делай вид, что ничего не было! Не делай вид, что прошло всего ничего! Год Мирон! Год! Что мне твой веник, что мне твои признания! За год ребенок рождается, война может начаться и кончится! За год сдвигается на сантиметр материк, — кричу шепотом, но в итоге срываюсь. — За год я смогла разлюбить тюльпаны. Я больше не люблю тебя.
Заканчиваю отповедь, смотря как по белой ткани расползается коричневое пятно. Очень символично. Стараясь не пролить не слезы, встаю и ухожу… Надеюсь машину помыли, и я смогу уехать, свистя шинами, пока этот придурок сидит и гипнотизирует кулак, в котором зажал стеклянный стакан. Застываю на секунду когда слышу звон разбитого стакана.
Наступаю на горло желанию спросить не порезался ли Мирон и ускоряю шаг, торопясь на первый этаж к машине. К спасению. Ищу лестницу, но в итоге злясь на весь мир, иду к лифту.
Давлю на кнопку, стуча носком туфля и делаю шаг, чтобы зайти, как вдруг в зеркале отражается мой личный дьявол и все внутри замерзает, покрывшись тонкой коркой льда. Оборачиваюсь, замахиваюсь, а Мирон хватает ворот моего блейзера и толкает в лифт, заходя следом.
Глава 28. Саша
— Ты охуел! — забываю я обо всяком воспитании, когда этот самоуверенный придурок бьет кулаком по кнопке «Стоп».
Дергаюсь в его сторону, но он одним движением вжимаем меня в зеркальное полотно, не давая отвернуться. Лопатками чувствую твердую стену, но под ногами пол расползается, грозя засосать в эту самую тьму. Я все решила. Решила давно, что Мирон должен остаться в прошлом, там же, где и наивная Саша, верившая в сказки.
— Отпусти, урод, я все сказала. Могу повторить…
— Слова, слова, слова. Ты всегда так много болтаешь, забывая, что порой одно действие может сказать больше тысячи слов.
Даже думать не хочу, что он имеет в виду, даже дышать с ним одним воздухом противно, особенно когда он так близко, когда его тело буквально вдавливает меня в твердую поверхность.
— Давай проверим, насколько твои слова не пиздеж…
— Я тебе ничего доказывать не обязана! — кричу, но тут же чувствую мягкий, но надежный захват на шее. — Отпусти, ты не имеешь права. Никогда не имел!
Последние слова хрип, прямо в губы. В его изогнутые в усмешке губы.
— Ничего и не надо доказывать, я сам проверю.
С этими словами он просто задирает юбку и качается внутренней стороны бедра, и чем больше я сопротивляюсь, чем больше дергаюсь рыбой в сетях, тем сильнее он сдавливает шею.
— Не смей, — только и прошу, но ему плевать, он держит меня крепко, глядя сверху вниз и просто рвет одним движением трусы, до вскрика, делая больно натянутой тканью. — Мирон, ты же не такой. Ты не насильник.
— Я тоже думал, что ты не шлюха, — шипит он мне в лицо, лавиной обрушивается на губы, именно в тот момент, когда его пальцы в противовес рту очень нежно кружат рядом с клитором, только легонько и нежно его касаясь.
— Ты же мокрая. Я еще ничего не сделал, а ты течешь, как блядь… Ты даже не представляешь, как я хочу, чтобы ты перестала врать самой себе и вернулась ко мне.
— Мирон, пожалуйста… Отпусти…
— Хер там. Сначала я услышу правду.
Он продолжает рвать мою оборону, нагло толкаясь в рот языком, а я падаю. Окончательно падаю в ту пропасть, которая подо мной разверзлась. Просто тону в гневе, злобе, страхе, желании. Растворяюсь, превращаясь в единый поток энергии, которая полностью подчиняется Мирону. Его пальцам, что уже находят вход и толкаются внутрь, его губам, что так грубо стирают границы. Два пальца внутри меня двигаются по кругу, словно подготавливая для чего-то более внушительного.
— Скажи, что любишь, — выходит он, растягивает густую влагу по всей промежности, раздражая тем, что постоянно держит на грани.
— Убери руки, — прогибаюсь, сама же шире раздвигаю ноги, облегчая ему доступ, а его губы жалят кожу на шее, прикусывают, зализывают, вызывая трепет, сравнимый с хлещущим по нервным клеткам ливнем. И хорошо, и больно. И дышу, и задыхаюсь.
— Скажи, что любишь, и дам кончить, — снова толкается он пальцами, дергает ими пару раз, подталкивая к самой пропасти. Боже… И снова убирает.
— Не люблю. Не люблю. Мне плевать! — уже реву я, чувствуя, как губы скользят ниже, находят через ткань грудь. Истязают соски. Затягивают в ад, где самое пекло, а я, как грешница, варюсь в котле. — Плевать… Плевать…
— Скажи, блядь, что любишь! — шипит он мне в лицо, но я снова качаю головой, понимая, что одно это признание уничтожит все, что строила с такими трудом.
Мирон вновь вторгается глубоко, грубо, наказывая, а я сама уже не соображаю. Просто чувствую, дышу, живу, пока вдруг его пальцы не принимаются остервенело меня трахать, рвать плоть, жалить стенки, долбить на полной скорости.
Мир в момент взрывается красками, перед глазами круги, и я вою в любимые губы, пока меня потряхивает от навалившейся тяжести оргазма.
Ноги подкашиваются, но Мирон продолжает меня удерживать, смотреть в глаза и нагло облизывать свои же пальцы, влажные от моих соков. А потом целует, давая ощутить собственный вкус…
— А я верил, что у нас еще может получиться что-то хорошее, — вдруг говорит он так обиженно, с таким отвращением, что слезы сами катятся из глаз, пока я медленно сползаю по стенке, закрывая лицо руками. — Даже после такого вернешься к своему старику и будешь давать ему себя трахать? Как последняя блядь отдаваться за возможность спрятаться в своем иллюзорном мире. Только бы не попытаться снова… Потому что трусиха…
— Мирон…— качаю я головой, умоляя не давить, не мучить меня. — Пытаться надо, когда есть что спасать…
— Саша! Ты только что была выебана моими пальцами и кончала хлеще, чем от хуя своего папика. И все равно будешь утверждать, что не любишь меня?
— Это ничего не значит! — кричу, не выдерживая давления. — Ты в очередной раз воспользовался мною. Просто взял то, что я тебе не предлагала. Ты просто…
— Я иногда сам не понимаю, за что тебя люблю. Как можно любить такую меркантильную суку, которая готова пойти на что угодно, чтобы сохранить видимость благополучия. Только вот знаешь… — садится он на корточки и поднимает к себе мое заплаканное лицо. Мы смотрим друг на друга, чувствуя, что еще немного — и сорвемся снова. Еще слишком свеж мой запах, еще слишком сильно напряжение. — Твой Алекс не так хорош, как ты думаешь. Я видел его на треке. К нему липла мать Даши, Лариса. Твой мир — пряничный домик, который ты сама себе придумала. Мне жаль тебя. Я сдаюсь. Купайся и дальше в своем дерьме. А когда захлебнешься, не протягивай руку — я тебя не спасу.
Он встает и просто бьет по кнопке лифта, а затем выходит на том же этаже, я держусь за поручни и, быстро поднимаясь, хватаю свое порванное белье.
— Себя пожалей! — кричу ему вслед и нажимаю кнопку первого этажа. — Мне не нужна твоя жалость. И ты мне не нужен. Не нужен! Не нужен!
Но даже сейчас понимаю, что его слова поселят в душе зерно сомнения, и оно будет прорастать ядовитыми шипами, пока не поговорю с Алексом. Если вообще когда-нибудь смогу смотреть в глаза после только что испытанного оргазма.
****
Почти не глядя и не думая, я забрала машину и поехала в сторону занятий в модельной школе. Там все было обычно, только вот галдеж Элли отдавался во мне головной болью, как, впрочем, любые звуки. Хотелось просто спрятаться под одеялом, закрыться от всего мира. Никого не видеть. Не слышать. Не думать. Особенно это касалось Мирона с Алексом. Эти имена стали мечами в моей голове, которые с оглушительным звоном сталкивались в очередной битве. Но хотела верить, что сделала правильный выбор. Что Алекс именно то, чего я хотела в жизни.
Я хотела верить, что никогда не пожалею о своем решении послать прошлое подальше и жить настоящим. Но были шипы страха, что Мирон не соврал. Что Алекс тайком потрахивает Ларису, а меня убеждает, что у него ничего не стоит. Но как узнать это? Как понять, что Алекс все тот же благородный рыцарь, который много раз был рядом, когда я нуждалась в поддержке. Как перестать сомневаться в том, что я не совершила очередную ошибку и не поплачусь за нее очередным разрывом сердца. А если он все такой же идеальный, то как убить в себе чувство вины за Мирона.
