В другую страну. Туда, где нас никто не знает.
— Я знаю. Ты — знаешь.
— Мы забудем.
— У нас не получится, — качаю я головой и отклоняюсь, чтобы на него посмотреть.
— Я не смогу без тебя. Без… вас.
— Есть вероятность, что ребёнок…
— Господи, нет! — сжимает он мою руку. — Мы же не королевская династия, чтобы бояться кровосмешения. Вероятность генетических отклонений, гемофилии, — чем там ещё нас пугают? — так низка. Они веками женились на своих родственниках. А мы…
— Артём, разве в этом дело? — тяжело выдыхаю я. — Ты хочешь ему свою судьбу? Хочешь, чтобы однажды, через двадцать, тридцать лет кто-нибудь сказал нашему ребёнку правду? И как с ней жить?
— Неважно как. Главное, жить, Лан!
— Артём! — окликаю я его, когда он встаёт.
— Давай не будем принимать поспешных решений, — стягивает с себя через голову рубашку. — Я в душ, а то провонялся насквозь этим обезьянником. И кстати, — оборачивается на ходу, — с твоим отцом всё в порядке. Переломы четырёх рёбер. Сотрясение мозга. Многочисленные ушибы мягких тканей. Но его жизни ничего не угрожает.
— Он словно под танк попал, — усмехаюсь я, но видимо, это нервное. Хотя сейчас, когда мой Танк рядом, всё кажется таким привычным, прежним. И не настолько безнадёжным, как без него. — А тебе? — окликаю я его в коридоре. — Тебе что-нибудь грозит?
— Пока не знаю, — оборачивается он. — Этим занимается Валька. И это меньшее, что меня сейчас беспокоит.
— А кто вызвал полицию? — останавливаюсь я в дверях кухни.
— Кажется, охрана особняка, какая уже разница, — подмигивает он и исчезает в дверях ванной.
И я улыбаюсь в ответ и даже иду на кухню, чтобы заварить чай. И что-нибудь съесть. Когда я последний раз ела? В прошлой жизни?
А где-то там ломятся от еды праздничные столы. И пьют за упокой нашей семьи несостоявшиеся гости.
— Я уже всё узнал. Если сделать развёрнутый генетический анализ, — выходит из ванной мой Бандит, вытирая на ходу мокрые волосы, — то можно точно определить будут ли у ребёнка проблемы со здоровьем. Чёрт, — он вытягивает из коробки салфетку и кладёт её на кровоточащие костяшки.
— Обработать? — засовываю я ему в рот бутерброд. Он же тоже, наверняка, ничего не ел.
— До свадьбы заживёт, — отмахивается он, жуя.
«Он ещё и шутит, — качаю я головой, едва сдерживая улыбку, когда он берёт чистую салфетку, ещё один бутерброд. И теперь кормит меня с руки. — У него есть мужество даже шутить. А мне бы хоть немного его уверенности в том, что всё поправимо. Хоть крупинку!»
— Не грусти, солнышко моё! Мы всё перепроверим. Выясним. Разберёмся. И тогда будем думать, Лан!
— Думаешь, есть вероятность ошибки? После трёх результатов? После рассказа твоей матери?
— Вероятность есть всегда, — уверенно кивает он, запивая бутерброд чаем. — И пока будет хоть крошечный шанс, нет повода сдаваться. И даже если и его не останется, мы что-нибудь придумаем.
— Что? — развожу я руками и поднимаю к потолку лицо, чтобы остановить новый поток слёз, но у меня не получается. И я бросаю это бесполезное занятие, глотаю, размазываю их по щекам. — Мы не можем быть вместе, Тём. Не можем жить вместе. Не можем… ничего.
— Лан, — подходит он, чтобы меня обнять. Прижать к себе. — Сердечко моё, а кто нам запретит?
— Нет, Артём, нет, — качаю я головой, а сама прижимаюсь к нему только крепче. — Это… неправильно. Так нельзя.
А потом делаю шаг назад.
Но это всё равно, что вынимать из груди сердце. Я вплетена в него. Сосудами, нервами, мышцами. Он часть меня. Он — моё всё. Его можно только на живую.
И только я могу сделать этот шаг назад.
Или не могу. Но я его делаю. Этот шаг. Вырывая своё сердце. Что бы случилось, оно навеки останется с ним.
— Куда ты? — роняет он голову на грудь. И по его вздоху, закрытым глазам, стиснутым зубам я вижу то, чего не разглядела за его бравадой, за нарочитым оптимизмом, искренне излучаемым ради того, чтобы меня поддержать: он знает не хуже меня, как мало вариантов. Возможно, их просто нет.
— Поеду к тёте Вале. Или к Ростису. Там без этих причитаний будет спокойнее.
— Зачем, Лан? — отталкивается он от стола.
— Затем, что мне категорически не нравится твоё «придумаем». Нет, Тём, придумывать мы ничего не будем.
— Тогда оставайся здесь. Уеду я.
— Это твоя квартира, — бреду я за ним, как потерявшаяся собачка, когда решительным шагом он идёт в гардеробную.
— Ты не будешь слоняться как бездомная, — снимает он с верхней полки чемодан. — И нуждаться ни в чём не будешь. Никогда.
— Артём! — хватаю я его за руки. — Ты не понимаешь. Я не смогу здесь. Одна. Без тебя. Просто не смогу. Среди твоих вещей.
— Сможешь, — швыряет он первые попавшиеся под руку рубашки в открытое нутро чемодана. — И вообще до тех пор, пока я не увижу бумагу, где написано, что мы с тобой родственники, ещё ничего не закончено. И даже если увижу, всё равно для меня никогда и ничего не закончится. Но я уйду, раз ты так решила, чтобы тебя не смущать.
— Куда?
— Я найду. Сниму квартиру. А пока переночую в гостинице. Она, кстати, до сих пор оплачена. Там даже мои вещи остались. Лан, — бросает он своё занятие, чтобы меня обнять. — Непокорная моя, не сдавайся! Держись! Ещё ничего не закончено.
— Ты сказал не делать глупостей, — вздыхаю я.
— Ты и не сделала. Не убежала. Не спряталась. Не поехала искать утешения у бывшего.
— А сам ты что собираешься сделать? Не глупость? Не вздумай ничего придумывать, Тём! Подделывать. Подтасовывать. Исправлять.
— Я и не собирался. Но знай, что я никому тебя не отдам, чего бы мне это не стоило.
— Ты вообще в своём уме? — всматриваюсь я в его лицо.
— Нет. И ты прекрасно это знаешь, — даже улыбается он. — Я никогда от тебя не откажусь. Будь мы хоть однояйцевые близнецы. Только если умру.
— Тогда я тоже умру. И на этом всё закончится.
— Но пока я дышу, я буду верить, что мы будем вместе.
«И я!» — добавляю я про себя, хотя вру: я, в отличие от него, уже боюсь верить.
И это неминуемое чувство беды, что я вдруг почувствовала тогда в гостинице, сейчас кажется мне интуицией, которая вопила, кричала, размахивала сигнальными флагами, что нам не быть вместе. Что оно случится — неминуемое. Что такая любовь — наказуема. Такое счастье — преступно. Всё было слишком хорошо, совершенно, идеально. Идеально как пустота, которой не терпит вселенная. За которую немилосердно мстит беспросветным хаосом.
Нельзя забираться так
