считать, не знаю. И на что он способен — тоже.
Я помню нашу первую ночь. Первую для меня вообще. Это было странно — решиться. Потому что мы с моим парнем мечтали заняться сексом впервые после свадьбы. Целый год ждали, лелеяли эту мечту, дальше осторожных ласк не заходили. Женя говорил, что моя девственность для него имеет особый, едва ли не священный смысл.
И вдруг мой мир рухнул, когда я узнала, что у моей двоюродной сестры этот священный смысл отсутствовал, и Женю это совсем не смущало. Он ей ещё и ребёнка заделал.
Тогда-то я и приняла решение, что не нужны мне в жизни лишние люди. Я хотела ребёнка, но совершенно не желала отношений.
Нажинский оказался идеальным кандидатом. И для первого раза, и как генетический донор. Точнее, тогда мне так показалось. О том, что он у меня первый, кажется, даже не заметил. Груб не был, но и на том спасибо. Что хотела, я получила.
Но сейчас он другой. В нём больше горечи, больше желания обладать, покорять.
— Отпусти меня, Ярослав, — говорю твёрдо, но максимально спокойно.
— А что тебе не так, Соня? — губами больше не касается, но всё ещё держит у себя на коленях, а мне кажется, будто я сижу на горячих углях.
— Я не хочу.
— Меня? — стальная нота сквозит в его голосе. — А кого хочешь? Может, Артёма?
Это здесь хоть причём?
— Я видел, как вы смотрите друг на друга. Особенно он на тебя. И я уже говорил, что мне это не нравится.
Я терпеть не могу, когда мне указывают, что делать. Но спорить с ним, как и тогда на кухне, не решаюсь. И уж особенно сейчас.
— Почему молчишь, Соня? Бразинский тебе нравится? Хочешь его? — сильнее сжимает пальцы на моих скулах.
— Отпусти меня, — нервы сдают, и я, отбросив с силой его руку, срываюсь на ноги.
Но и пары шагов сделать не успеваю, как меня тут же прижимают к стене.
— Мне не нравится, как он смотрит на тебя, — упрямо повторяет. — Не нравится. Я не хочу больше видеть его рядом с тобой. Никого не хочу, поняла?
— Ты не имеешь никакого права так говорить, Нажинский, — мой голос дрожит, но я нахожу в себе смелость сказать ему это в глаза. — Ты мне никто.
Наши лица буквально в паре сантиметров друг от друга, и хотя в кабинете полутьма, я чётко различаю все оттенки плещущихся в его взгляде эмоций. А их там очень много. От вспышки злости, подогретой хмелем, до огня в ледяной оболочке.
Он не отвечает очень долго. Секунды, наверное, но ощущение времени у меня сейчас иное.
— Сколько их было, Соня? — говорит мягче, но не настолько, чтобы я могла выдохнуть, тем более, он меня так и не отпускает.
— Кого? — не сразу понимаю, о чём именно он говорит.
— Мужчин. После меня. Я ведь был первым, — его большой палец скользит по моей щеке, мягко, с контрастирующей происходящему нежностью, придавливает нижнюю губу и снова возвращается на скулу. — Или ты думала, я не заметил?
Думала, да. Мне тогда показалось, что ему абсолютно плевать, кто под ним и с каким уровнем опыта. Он был отстранён эмоционально.
— Я не стану тебе отчитываться, — чувствую, что иду по лезвию. Он же в мгновении от срыва.
— Мой детектив не нашёл сведений о твоих любовниках.
Потому что их не было, Нажинский. Потому что я занималась ребёнком и никто мне и подавно был не нужен.
— Ты наводил обо мне справки? — шокировано смотрю на него. — Ты сумасшедший, Ярослав. Ненормальный. Так нельзя жить, понимаешь?
И тут происходит какая-то невероятная перемена. Как по щелчку. Это удивляет ещё больше.
Он вдруг опускает голову, тяжело выдохнув. Отпускает меня, но продолжает держать в плену, поставив руки на стену с обеих сторон. А потом вскидывает голову и снова смотрит в глаза. И во взгляде столько боли, сколько я не видела ни у одного человека. Тяжести, печали, одиночества…
— А как можно, София? — говорит глухо. — Как? Научи…
Я не знаю, что происходит со мной в этот момент, какие струны он цепляет, но всё моё тело будто прошивает электричеством, когда Нажинский кладёт на плечо мне тяжёлую ладонь и мягко сталкивает ткань халата.
Ярослав опускается передо мною на колени. Его руки ложатся мне на лодыжки и ползут вверх. До колен и выше. Под ночную сорочку, до самого белья…
А я так и стою. Будто что-то сломалось во мне. Будто чувство самосохранения отключилось.
Упёршись лбом мне в живот, он подцепляет пальцами моё бельё и медленно тянет его вниз. Когда трусики оказываются на полу, Ярослав сжимает в пальцах лёгкую ткань моей сорочки и приподнимает её, сгибает мою левую ногу в колене и ставит себе на плечо. Я перестаю дышать, когда чувствую там его обжигающее дыхание. Вздрагиваю и не могу сдержать тихий стон, едва он касается моей набухшей плоти кончиком языка.
Мне все эти годы казалось, что я не испытываю в сексе никакой потребности. Да, мне иногда снились эротические сны, я испытывала некоторое возбуждение, когда на экране в кино у героев была близость, но это было нечто отдалённое, будто лишнее, ненастоящее. Побочный эффект, что быстро проходил, когда я занималась действительно важными вещами.
И сейчас я своё тело просто не узнаю. Оно будто с ума сходит, все системы сбоят, их топит в ощущениях, коротит и замыкает. Колени подгибаются, но Ярослав крепко держит под ягодицы, упасть не даёт. И продолжает делать это там своим языком.
А потом мир взрывается разноцветным фейерверком. От промежности и по всему телу рассыпаются искры удовольствия, вынуждая меня застонать низко и протяжно. Мне даже кажется, будто это не я. Какая-то другая женщина, ведь я так не умею. Это не мой голос, не мои интонации, не мои ощущения…
Тело немеет. От пальцев ног до переносицы и мне даже хочется потрогать себя, чтобы убедиться, что моё тело на месте и с ним всё в порядке. Только сил на это нет.
Словно безвольную куклу, Ярослав подхватывает меня и разворачивает к себе спиной, обхватывает, крепко сжимая, и уже через несколько секунд я чувствую тугое, почти болезненное проникновение. Нажинский входит полностью и притормаживает. Тяжело дышит мне в затылок. Подаётся назад и снова заполняет всю. Одной рукой упирается в стену, второй продолжает крепко сжимать меня, и за пару толчков разгоняется на быстрый темп.
Я теряю себя, больше не контролирую, не принадлежу себе. Меня снова поглощают ощущения. Они не такие,
