class="p1">Доктор одобрительно качает головой, передавая мне стакан воды, который я тут же осушаю до дна.
– Скажите, что со мной? Я совсем не помню, как здесь оказалась. Монстр…закрыл меня в подвале. Приказал своим людям сделать это. Он…хочет меня убить.
Голос срывается, когда снова вспоминаю об этом. Обида жжет в груди. Больно.
– Илана, спокойнее. У вас просто резко упало давление. Такое случается с беременными. Не надо так беспокоится. Смотрите, ваше состояние сейчас стабилизировалось, но надо кушать, девочка. И ребенку тоже. Хорошо?
– Я не могу.
Сжимаю одеяло руками. Все это похоже на страшный сон.
– Почему?
– Я вегетарианка. Мне плохо от еды, которую мне здесь дают.
Замечаю понимание в глазах врача. Хоть кто-то меня здесь понимает.
– Хорошо. Я передам это. Вам подберут рацион, к которому вы привыкли. Скажите мне, вас еще что-то беспокоит? Есть боли в животе?
Прислушиваюсь к себе. Ничего у меня вроде не болит. Всеми силами надеюсь, что после всего пережитого мой малыш еще жив.
– Нет. Меня только тошнит. Практически, все время.
– Какой срок, знаете?
– Да, шесть недель.
– Это нормально. Выходите чаще на воздух.
Сжимаю кулаки.
– Если бы меня выпускали на улицу, я бы выходила!
Вижу, как вытягивается лицо этой женщины от моих слов, но мне все равно. Такова правда. И если она не желает ее знать, пусть уходит.
Отворачиваюсь от нее, закрываясь одеялом с головой. Я никого не хочу видеть, я хочу домой.
Уже через минуту докторша выходит и я, наконец, могу расслабиться. Устало прикрываю глаза. В том, что она не вызовет никакую полицию, я даже не сомневаюсь. Она работает на Волка, а значит – за одно с ним.
Ерзая под одеялом замечаю, что на мне нет спортивного костюма. С ужасом откинув его вижу, что это правда. Я лежу в одном только бюстгальтере и трусиках. Господи…нет, неужели монстр трогал меня?!
От одной только мысли об этом слезы наворачиваются на глаза. Нигде нет следов крови или синяков, однако даже то, что Волк мог видеть меня полураздетой, провоцирует у меня приступ истерики, которую я успешно выливаю в свою подушку.
Я почти проваливаюсь в тягучую дремоту, когда совсем рядом со мной раздается шорох. Тут же глаза открываю, и вижу Волка. Высокий и суровый. Он стоит совсем рядом. Весь в черном. Как на похоронах. Его руки сложены в карманах. Металлическая пряжка ремня отдает бликами.
Мужчина стоит прямо передо мной, от чего мое сердце за секунду начинает биться в бешенном ритме. Он пришел меня наказать…
Отворяю дверь, захожу в комнату. Из небольшого окна доносится тусклый свет, но и этого достаточно, чтобы увидеть птичку, лежащую на кровати. Бледная все еще, дерганная какая-то. Вижу, что ревела. Ресницы длинные еще мокрые.
Грудь ее медленно под одеялом поднимается. Руки тонкие сверху лежат. До одури хочу содрать с нее это одеяло вместе с трусами. К себе прижать. Вдохнуть цветочный запах.
В какой-то момент Илана глаза свои зеленые открывает, и как только меня видит, я читаю неприкрытый ужас на ее лице. Тут же подбирается вся, точно затравленный зверь. Эта ее реакция мне не нравится. Бешусь почему-то от нее.
– Тихо, не надо так шарахаться.
Подхожу к Илане ближе видя, какими большими стают ее зрачки. Именно так выглядит взгляд зверька, который готовится к побегу. Сразу же одеяло свое натягивает до ушей. Вижу, как сильно трясуться ее пальцы. Закрывается вся от меня, назад отползает. Усмехаюсь. Глупая, если думает, что ей это хоть чем-то поможет.
Становлюсь рядом с девчонкой. Хочу ее волосы светлые поправить, которые упали на острые ключицы, но не позволяю себе. Лучше ее не трогать сейчас, а то точно не сдержусь. Складываю руки в карманы.
– Болит что-то?
Молчит. Ресницами только хлопает своими. Смотрит куда угодно, но только не на меня. Чертовка упрямая.
– Алина сказала, что тебя не так кормили. Это будет поправлено, но ты должна есть, чтобы мой ребенок не голодал, и ты опять не свалилась без сознания.
Смотрю на птичку, и мне не нравится ее реакция, а точнее полное отсутствие таковой. Словно со стеной, блядь, разговариваю. Илана все дверь взглядом своим сверлит сквозь меня, перебирая пальцами дрожащими одеяло. И никакой реакции больше. Вообще ничего.
Черт, эта чертовка меня точно с ума сведет.
– Ты меня понимаешь, девочка? Кивни, если слышишь.
Повышаю голос. Приволок же проблему в свой дом.
Чертыхаюсь. Ее поведение и гордость выводит меня из себя. Птичка молчит. Вообще ни слова. Даже жестов уже нет. Черт. С ней общаться в сто раз хуже, чем с любой иностранкой. Как инопланетянка, блядь.
Кивает вскоре коротко. Едва ли улавливаю это движение. Слышит она все прекрасно, есть реакция, вот только сразу же реветь начинает от моих слов. Скривилась вся, точно от жуткой боли. В глазах блестят слезы, губы пухлые дрожат. В какой-то момент девушка просто роняет лицо в ладони, закрываясь от меня.
– В чем дело? Тебе плохо, Алину снова позвать? На, напиши.
Даю ей ручку и листок бумаги, но птичка с силой отшвыривает их от себя, и начинает реветь еще больше, судорожно хватая воздух. Она закашливается точно также, как и в ту первую ночь, когда с корсета ее вынимал. Я понимаю, что вот она, блядь, истерика. В полном, мать ее, разгаре. Прорвало, наконец.
Илана ревет. Слезами своими уже все одеяло залила. Глаза красные, такие вымученные, до невозможности просто. Плечи худые содрогаются. Она показывает мне быстро что-то, пальцами своими дрожащими сквозь слёзы, но я не понимаю, что она говорит. Вообще нихрена.
Срываюсь. Надоело с ней цацкаться. За плечи ее голые хватаю, выдираю с одеяла и прижимаю к стене. Касаюсь кожи. Теплая. Нежная. Грудь полная, затянутая в бюстгальтер так и манит обхватить руками.
Быстро взгляд на птичку бросаю. До чего же хрупкая. Ключицы острые выпирают. Ребра уже тоже. Похудела, кажется, еще больше. Даже сжимать страшно, сломаю еще ненароком. Сука.
– Блядь, да как тебя понять?! Скажи мне нормально, девочка, что такое?
Вырывается только птичка, дышит тяжело. Хрипит уже как-то плохо, вон гляди, снова задыхаться начнет от одного только моего прикосновения, а у меня уже голова от этого дерьма кругом идет.
Отпускаю ее от греха подальше, нехотя руки расжимая, от чего девочка тут же в угол кровати отползает. От меня подальше. Меня она боится. До жути. Это единственное, что я понимаю, исходя из ее реакции.
Чертыхаюсь, и выхожу из комнаты этой проклятой,
