— Ты сама мне сказала. Перед тем, как потерять сознание. — Я приподнял брови, словно спрашивая: рискнешь не поверить?
Поверила. Тем более, что все так и было. Мне лгать ни к чему.
— Значит, сама?.. Представляешь, я ничего не помню! Ни аварию, ни пару месяцев до нее! Последнее, что осталось в голове — это как Новый год отмечали с Никиткой и с соседями…
— Угу. Меня предупреждали, что у тебя проблемы с… — я запнулся, подбирая более подходящее слово, чем «с головой». — С памятью.
— Мне обещали, что я скоро все-все вспомню! — горячо заверила Тина и даже привстала на своей подушке.
— Лежи-лежи. — Я криво ухмыльнулся. — А то распахнутся на тебе все эти больничные одежонки. И кто тебя в них завернул?
— Я плохо выгляжу? — встревожилась женщина.
Нет! Вот одно слово — бабы! Она что — понравиться мне хочет? Глазки строить собирается? Она себя в зеркало видела? Явно нет… и вообще, пусть и дальше даже не напрягается: я на эти уловки давно не ведусь. Не мальчик!
— Нормально выглядишь. Хотя голову помыть не мешало бы, тем более что вечером к тебе дядя мой придет. Точнее, приемный отец. Вместе с Никитой и с психологом.
— Зачем дядя? Зачем психолог? — Тина заволновалась еще больше.
— Дядя — потому что я буду занят. Психолог — потому что Вероника помогает Никите справляться со стрессом. Ты хоть представляешь, каково пришлось ребенку, когда на его глазах тебя сбила машина? Он неделю не разговаривал!
Из глаз Алевтины тут же хлынули слезы.
Блд, я так и знал! Как же! Поплакать, развести мужика на жалость — это ж святое!
— Бедный мой Кит… спасибо, что ты позаботился о нем… и обо мне, — женщина принялась всхлипывать. — Понимаю, что ты потратился сильно, но я верну! Может, не сразу…
Я нашел в кармане бумажный платок, сунул его Тине в руки:
— Не реви! Теперь я буду заботиться о своем сыне. Всегда! Жаль, что ты не посчитала нужным известить меня о его рождении.
Ну, вот. Возмущение, все эти недели бурлившее во мне, как лава в дремлющем вулкане, наконец-то выплеснулось. Мне удалось произнести эти слова довольно ровно, но прозвучали они жестко. И этого хватило, чтобы Тина снова залилась слезами.
— Я не знала, где тебя искать, — отвела она глаза в сторону.
Эх, глупая! Совсем лгать не умеет, а туда же…
— Не пытайся мне врать, Тина. Со мной это не прокатит! И оправдываться тоже не надо: ты не имела права скрывать от меня сына! Точка.
Женщина виновато потупилась. Помолчала, изредка всхлипывая.
Я тоже не спешил заполнять повисшее между нами молчание пустыми словами.
— Прости, — наконец, выдавила она.
Я пренебрежительно фыркнул. Что мне с ее «прости»?
Четыре года! Целых четыре года потеряли мы с Никитой — по ее вине!
— Все. Не будем об этом. Возвращать деньги тебе не придется: суд взыщет с того, кто тебя сбил, все до копеечки! Так что думай о том, как скорее выздороветь. Это единственное, что сейчас важно. Никита в надежных руках, за него не волнуйся. Мне пора.
Я встал, двинулся к выходу. Говорить о том, что я уже добился от суда признания меня отцом и права на совместную опеку, пока не стал. Тут и от меньших потрясений слезоразлив начинается, да такой, что как бы в истерику не перешел.
— Спасибо, Зиновий. Ты так много делаешь для нас…
— Для сына. Я все делаю для Никиты, — жестко поправил я женщину, вышел и закрыл за собой дверь.
Пусть не воображает, что она для меня хоть что-то значит.
24. Алевтина
Разговор с Плетневым меня вымотал. Как только он ушел, я снова укрылась одеялом до подбородка и впала в какое-то оцепенение. Мысли в голове ворочались, как огромные булыжники, и грозили придавить меня своей тяжестью.
Как же тяжело общаться с человеком, который настроен враждебно! Но теперь я хотя бы знала, отчего так зол на меня мужчина. С каким возмущением он говорил о том, что я должна была сразу известить его о рождении сына!
Получается, Зиновий сразу поверил, что Никита — его сын. А может, не поверил, а проверил? Сделал генетическую экспертизу? Ему это вполне по карману…
Убедился — и решил предъявить свои права на ребенка?
Для Никиты это, наверное, даже хорошо: теперь у сына есть отец, который готов заботиться о малыше. Я даже порадовалась бы этому: всегда мечтала, чтобы Зиновий признал моего ребенка. Вот только уж очень старательно подчеркивал мужчина, что Никита — его. Словно решил сделать ребенка своей собственностью. Но ведь он не станет отбирать у меня сына? Зачем ему это?
После ужина, как и обещал Плетнев, меня пришел навестить Никитка. Его сопровождала женщина в белом халате — тот самый психолог, о котором говорил Зиновий. Но куда больше меня смутило появление другого человека. Это был высокий, одного роста с самим Зином, пожилой сухощавый мужчина с благородной сединой на висках и гладко выбритым лицом.
— Родион Зиновьевич, — представился он. — Дедушка вашего замечательного сына.
Никита, как только я откинула одеяло, узнал меня и с криком «мама!» бросился ко мне. Кровать, на которую меня уложили, была такой высокой, что залезть на нее сходу он не смог, а я была не в силах ему помочь. Китенок вцепился в мою руку, и попытался вскарабкаться ко мне.
Родион Зиновьевич поспешил ему на помощь, подсадил, и тут же предупредил:
— Осторожнее, Никитка, помнишь, что я тебе говорил? Мамочке пока трудно дышать из-за сломанных косточек!
Никита не ответил. Он прижался к моему боку всем своим небольшим тельцем, зарылся носом мне подмышку и замер, словно мышонок. Если бы не напряженное сопение — можно было бы подумать, что он тут же уснул.
— Сыночек! Любимый! Хороший мой мальчик! Ну все, все! Я с тобой! — я принялась поглаживать узкую спинку и утешать сына.
Как же мне хотелось сесть, взять его на руки, прижать к груди крепко-крепко и целовать, целовать пшеничные волосы, пахнущие детством и чистотой! Но корсет и ослабшие мышцы надежно приковали меня к койке, и даже руки пока двигались с трудом.
Несколько минут взрослые посетители молча наблюдали за мной и Никитой. Потом психолог заявила:
— Думаю, в моем присутствии здесь нет особой необходимости. Пойду, побеседую с постовой медсестрой. Понадоблюсь — зовите, Родион Зиновьевич.
— Да-да, обязательно! — кивнул женщине старик.
Когда она ушла, я взглядом указала мужчине на табурет:
— Присядьте пожалуйста…
Тот кивнул и уселся, оказавшись точно на том же месте, где несколько часов назад сидел его то ли сын, то ли племянник — я так пока и не поняла, кем приходится Зиновию этот человек.
В отличие от Зина, который с порога окатил меня холодом и недовольством, Родион Зиновьевич выглядел приветливым и добродушным. Он с сочувствием наблюдал за Никитой, да и ко мне явно не испытывал враждебности. Вот только о чем с ним говорить, я не представляла! Поэтому молчала и лишь смущенно поглядывала на мужчину, пытаясь угадать: а что он думает обо всем, что случилось?
— Значит, вас Алевтина зовут, — заговорил он первым.
Я неловко кивнула.
— Очень рад знакомству, Алевтина. — Старик улыбнулся.
— Я тоже рада, — пришлось проявить ответную вежливость.
На самом деле, я пока не знала, стоит ли мне радоваться этому знакомству. Кто его знает, чем оно обернется для нас с Никиткой.
— Не смотрите на меня так испуганно. — Родион Зиновьевич перестал улыбаться, посерьезнел и сразу стало видно, как он не молод. — Сын мой, Зиновий, еще не разобрался в своих чувствах, и пока не знает, как к вам относиться. Однако во мне можете не сомневаться: я счастлив, что вы и Никита появились в его жизни, пусть даже при таких трагических обстоятельствах.
— Почему?
— Почему счастлив?
— Да. — Мне вдруг показалось, что ответ на этот вопрос может открыть что-то важное.
Удивительно, но так оно и вышло.
— Вы, наверное, не знаете, Алевтина, но пять лет назад Зиновий потерял жену и будущего ребенка. Это стало для него страшным ударом. Он ожесточился и замкнулся, отдалился от всех, даже от меня. — Старик замолк, словно погрузился в воспоминания.
