До Агранска мы с сыном добрались без происшествий. Слегка замерзшие и очень усталые, поднялись лифтом на нужный этаж общежития, шумно ввалились в свой блок.
На шаги и хлопки дверей выглянула Катя.
— Тинка! Дети, смотрите! Тетя Тина с Никитой приехали! — завопила она во всю мощь своих легких и бросилась жамкать нас с сыном в объятиях.
Ее сыновья выскочили следом и присоединились к процессу обнимашек. Наконец, все всех поприветствовали, и соседка, которой не терпелось узнать все подробности, заявила:
— Так, ужинаете у нас! У меня уже плов готовится, салатиков сейчас настругаю, мужа в магазин за винцом сгоняю — в общем, посидим, отметим твое возвращение.
— Только я вино не буду. Нельзя мне пока, да и на работу завтра, — заранее предупредила я.
— Ой, ладно тебе, Тинка! Пару глотков никому еще не навредили!
Против такого довода у меня возражений не нашлось. Не прошло и трех часов, как накормленные дети — и мой, и соседские — засели смотреть мультики, а мы с Катериной устроились в нашей с Никитой комнате и взялись сплетничать.
Я рассказала Катьке все, что знала и что помнила. Она поделилась со мной новостями из жизни завода и соседей по общежитию. Потом вдруг вспомнила что-то и резко погрустнела.
— Что случилось, Кать? — встревожилась я.
— Ох, Тиночка, я ж и запамятовала совсем! Не знаю я, как у тебя с работой сложится.
— А что такое? — у меня похолодело внутри. Нет-нет! Я не могу остаться без работы!
— Так библиотеку-то заводскую полностью на баланс города передали. Не наша она теперь…
Спалось мне после таких новостей очень неспокойно.
На следующее утро, оставив Никитку под присмотром Кати, я помчалась в библиотеку.
— Привет, Тина, — заведующая читальным залом поймала меня прямо на ступеньках. — Ступай сразу к заведующей. Она тебя уже неделю дожидается, нервничает.
— Хорошо, спасибо.
Я, как была, в полушубке из искусственного меха, в зимних сапогах поднялась на третий этаж и постучала в знакомую дверь.
— Входите! О-о, Алевтина! Ну, наконец-то! — воскликнула женщина без особой, впрочем, радости. — Иди сюда, присядь к столу. Боюсь, милая, у меня для тебя плохие новости…
* * *
Соседка, Катя, не ошиблась. Неприятности не ходят по одной. Мало мне было аварии и частичной потери памяти? Судьба досыпала бед.
— Нет у нас больше компьютеров. Они на балансе завода числились, вот завод их и забрал. Так что осталась ты, Алевтина, без места, — сообщила мне заведующая библиотекой, как только я присела на предложенный стул.
— Но как? Меня не имеют права сокращать! Я — мать-одиночка! — попыталась возразить я. — Придется мне в комитет по защите прав трудящихся обращаться!
— Обращайся, кто ж тебе запретит, — устало вздохнула женщина. — Только пойми: я тебе не враг, а рабочее место твое не сокращено, а расформировано. Так что, боюсь, тебе не в комитет, а на биржу по безработице предстоит идти.
— А больничный? Кто мне его оплатит?
— А вот больничный отнесешь в заводской отдел кадров. Там все и решат. Ступай, Алевтина, и вещи свои забрать не забудь, у тебя же тут что-то оставалось?
— Да… заберу…
Сложив несколько папок с распечатками, кружку, флешки и диски в большой пакет, я вышла из библиотеки, понимая, что больше сюда уже не вернусь.
Поход в отдел кадров комбината шелковых тканей подтвердил мои опасения. Больничный лист у меня приняли и пообещали оплатить, и это была единственная хорошая новость в этот день. Мне предложили ознакомиться с приказом об упразднении рабочего места, я расписалась в том, что с причиной увольнения ознакомлена, и уже собиралась уходить, когда начальница отдела кадров добила меня брошенной вслед фразой:
— Кстати, Сербова! Вы же у нас в общежитии живете?
— Да… — у меня от нехорошего предчувствия что-то сжалось в груди.
— А теперь вы у нас уже не работаете, так что комнату в общежитии придется освободить.
Я встала у порога, держась за дверную ручку и медленно обернулась к этой пожилой тетке со старомодной прической-«ракушкой» на голове. Встретилась с ее непреклонным взглядом. Поняла: спорить — бесполезно. Обреченно спросила только об одном:
— Когда?
— А это уже с комендантом решите.
— Понятно.
Я вышла из кабинета начальницы. Держась за стенку, дошла до выхода из здания заводской администрации, прислонилась спиной к стеклянной стене и медленно сползла по ней, опустилась на корточки. Сил плакать, кричать, ругаться — не было. Отчаяние накрыло меня темной волной, лишая зрения и слуха.
Как? Вот как такое могло случиться?!
В один день я осталась без жилья и без работы!
И ладно бы, я была одна… справилась бы! Но у меня ребенок! Куда я с ним? Где он будет спать? Чем я его буду кормить?
Страх перед будущим впервые оказался сильнее моего природного оптимизма. Ситуация выглядела настолько плачевной и безвыходной, что на миг появилось желание сделать с собой что-то нехорошее…
Нет-нет! Я тут же отогнала от себя идиотскую мысль. Ни за что! Я не оставлю сына одного!
Правда, теперь у него есть отец и дед… И деду, Родиону Зиновьевичу, я даже собиралась позвонить. Наверное, пора. Он предлагал помощь — единственный во всем мире. Возможно, не откажется от своих слов.
Я уцепилась за эту мысль, как за спасительную соломинку. Встала, пошла в общежитие с единственным желанием: поскорее увидеть сына, убедиться, что с моим Китенком все хорошо. А потом — позвонить Плетневу-старшему и рассказать ему, в какой безнадежной ситуации мы с сыном оказались.
Как назло, комендант общежития встретилась мне прямо у стойки вахтера: словно нарочно поджидала.
— Ну что, Алевтина, побывала в отделе кадров? Новости знаешь? — остановила она меня вопросом в лоб.
— Знаю. Надеюсь, прямо сегодня вы нас с ребенком на улицу не выгоните? — ощетинилась я.
— Ты изверга-то из меня не делай! Сегодня вторник. До пятницы даю тебе время. Как раз у тебя до конца марта было оплачено. Там и съедешь.
— И на том спасибо. — Я выдохнула: три дня — все же лучше, чем ничего. — Так я пойду?
— Иди-иди. И не дуйся тут. Таков порядок. Меня знаешь ли, тоже проверяют, и очередь на комнаты у нас ого-го какая!
Я молча кивнула: слов у меня по-прежнему не было. И сил кому-то что-то доказывать — тоже.
В голове мелькнула трусливая предательская мыслишка: может, зря я поспешила с отъездом из Москвы? Может, надо было дождаться Зиновия, послушать, что он скажет? Только сейчас я сообразила, что было бы странно с его стороны сначала спасти мне жизнь, а потом разлучить с сыном. Ну, не для того же он меня с того света вытаскивал?!
Когда вошла к соседке, Катерина по моему перекошенному лицу сразу поняла: новости у меня плохие.
— Так, детвора, идите-ка посмотрите мультики. И ты, Никита, тоже иди с мальчиками. А мы тут посидим, поговорим. Буду тетю Тину чаем с медом отпаивать.
Я обняла и поцеловала в маковку подлетевшего ко мне Никитку:
— Иди, сынок, погуляй с друзьями. Я тут буду. Потом позову тебя.
Кит помчался вслед за соседскими мальчишками в их комнату. Катя включила детям телевизор, настроила нужный канал. Вернулась, долила воды в электрический чайник, стянула с меня шубу, повесила ее в шкаф и приказала:
— Рассказывай!
Пока я отчитывалась о встречах, Катька и в самом деле успела заварить чай, накромсать бутерброды с сыром. Узнав, что в пятницу нас с Никитой выселяют, полезла в холодильник за Рижским бальзамом, щедро плеснула в чай — и себе, и мне.
— Твою же японскую мать! — выругалась без стеснения. — Песец!
Отпила из своей кружки большой глоток, кивнула мне на вторую:
— Пей давай! Вон, замерзла, застыла вся, аж губы синие!
Я отпила пару небольших глотков. Кипяток, смешанный со спиртным, обжигающим комом прокатился внутри, упал в желудок, растекся, согревая.
— А теперь закуси! — Катерина придвинула мне тарелку с бутербродами.
Я вяло куснула. Прожевала. С трудом проглотила.
