есть. У такого, как он, все распределено в жизни, всему свое место. Но способен ли он чувствовать? И надо ли мне это знать?
— Хорошо, — соглашаюсь лишь бы не спорить.
Герман прощается коротким: "Пока" и завершает звонок.
А буквально через десять минут приходит сообщение от Демьяна. С непонятным волнением вчитываюсь в текст. Буквы скачут перед глазами. Наверное, не стоит его читать, но я читаю.
"Я прошу прощения за то, что ударил тебя. Это не мужской поступок. Я признаю это. Но и ты оказалась не такой, какой я представлял себе. Чтобы ты не задавалась вопросом, всё это была не проверка. Это мой образ жизни. И мне он нравится. Но Даниэла, сколько бы ты не пыталась меня убедить в том, что тебе от меня нужна была семья, правда в том, что ты такая же, как и все остальные девушки, которые участвуют в свободном сексе ради удовольствия и денег. Потому что, если бы ты была другой, ты бы отказалась. И мне не удалось бы поколебать в тебе веру в то, что правильно. И ты так бы и поступила. Однако ты приняла другое решение. Не буду скрывать, мне это очень не понравилось. Хотя бы потому что я год относился к тебе как к королеве. Соблюдал твои условия. Теперь я понимаю, что это было притворством и с моей стороны, и с твоей. Надеюсь ты понимаешь, что единственный выход для нас обоих — это разорвать отношения. В то же время я был бы не против секса без обязательств…"
На этой фразе рука с телефоном опускается. Я невидяще смотрю в пространство. А потом разражаюсь громким хохотом. Какая же он мразь! Получается, это я во всем виновата?! И он совсем не против потрахивать меня иногда в рамках свободных отношений?! Все сомнения по поводу Валеева испаряются. Я ошиблась в человеке. Так тоже бывает. Но это не причина казнить себя. Это повод сделать соответствующие выводы на будущее.
"Мне бы не хотелось, чтобы ты доставляла мне какие-то проблемы" — заключительная фраза его душещипательной речи.
Мой ответ в любой форме — это попытка вступить в диалог. Необходимости что-то обсуждать я не вижу. Без колебаний заношу номер Демьяна в "черный список". Это закономерный финал моих чересчур длинных метаний с попытками удержать того, кого не следует.
И мне кажется, я это понимала. Просто старалась спрятаться от правды.
Телефон снова звонит. Мне не хочется отвечать, но, взглянув на дисплей, я тут же жму на зеленый значок.
— Дань… — голос сестры, уставший и постаревший, заставляет меня замолчать, — Влад вчера разбился. Насмерть. А меня… У меня кровотечение началось…
Сердце ухает вниз, во рту мгновенно пересыхает.
— Ребенка удалось сохранить. Ты мне вещи собери. Сможешь?
— Да-а-а, — тяну на каком-то автомате. И совсем не к месту спрашиваю, — А Славик?
— Славик уже приезжал. Кольцо свое назад требовал, которое на помолвку подарил.
— Он про беременность узнал?
— Да. Но это уже неважно всё. Ты была права насчет ребенка. Мужики приходят и уходят, а кровное родство водой не смоешь.
— Я сейчас к тебе поеду. Ты в какой больнице? — она называет.
А я прислушиваюсь к себе. Адреналин повлиял на меня благотворно — я уже не зацикливаюсь на собственном состоянии. Искушение позвонить Герману велико. Всё-таки это здорово, когда о тебе есть кому позаботиться. Но в их с Демьяном кругу это не делается просто так. И то, что Герман воспылал ко мне какими-то чувствами, я не верю.
Поэтому большие девочки будут разбираться со своими сложностями сами. Собираюсь. На улице прохладно, и мне удается замаскировать свой потрепанный вид. Я вызываю такси. Еду к сестре домой, потом в больницу.
Тороплюсь и не смотрю по сторонам, пока дорогу у палаты сестры мне не преграждает мужчина в костюме и накинутом поверх белом халате.
— Даниэла?
Утвердительно киваю.
— Я — отец Влада. Можем мы с вами минуту поговорить?
Даниэла
Я Крыжевского-старшего не встречала ни разу. Сестра меня не тянула туда, где самой приходилось несладко. Но я сейчас сама разбита и уничтожена. Не знаю, что делать с таким горем, как у него.
Поэтому всё же замираю. Мужчине чуть за пятьдесят, но он выглядит очень хорошо. Как представитель противоположного пола. Никакой обрюзглости и неряшливости. Только черные круги вокруг глаз, сжатые крепко губы и стиснутые в кулаки руки выдают его состояние.
— Не понимаю о чем, — я слишком потеряна, что взваливать на себя чужое горе.
Влад был плохим человеком. Он причинил моей сестре много боли. Я не знаю, как относиться к тому, что он умер. Жалеть не получается. Радоваться совесть не позволяет.
— Давайте выйдем ненадолго. Я знаю, что вы не при чем. Но вы единственный родной человек, который остался у сестры. И вас она должна послушать, — от мужчины исходят волны превосходства.
И я знаю, что мне не нужно с ним идти. Но выхожу на улицу. Он кивает на автомобиль, припаркованный во дворе больницы. Кругом ходят люди. А ему, видимо, нужно уединение.
— Даниэла, у меня погиб единственный сын, — начинает он, как только мы оказываемся в салоне.
Я непроизвольно поджимаю губы. Он это замечает. У него вообще очень умный и внимательный взгляд.
— Я знаю, каким он был. И знаю, что у вашей сестры был миллион причин для обид. Но вы должны убедить её оставить ребенка, которого она ждет, и не делать глупостей.
Разговор ставит меня в тупик.
— Она ведь на сохранении?! — нерешительно произношу, закусываю нижнюю губу зубами.
Мне достается снисходительный взгляд.
— Её сюда привезли с кровотечением. Она требовала сделать чистку.
У меня пропадает дар речи. Из телефонного разговора с Жасмин я решила, что она передумала.
На мой изумленный взгляд Крыжевский утвердительно кивает.
— Мне пришлось задействовать свое влияние, чтобы не случилось непоправимого. Я сделаю всё возможное и невозможное, чтобы этот ребенок родился. Но чрезмерно давить на беременную женщину мне бы не хотелось. Помогите мне… — он просит. Реально просит о помощи.
— И своей сестре — тоже. Жених расторг помолвку. Родить этого малыша ей будет выгодно. Я ее не обижу.
Трясу головой. Сумасшедший мир, где все продается и покупается. Даже нерожденные.
— Давайте не будем торговать детьми. Тем более теми, которых еще нет. Это как-то вообще за гранью. С сестрой я поговорю. Думаю, что она прислушается. Вчера она, скорее всего, была в шоковом состоянии. Что бы она не говорила, а Влада она любила…
Мои слова повисают в воздухе.
