Но то, что я сказала — правда. Пусть это была странная любовь. Но, как оказалось, в любви нет правил и границ. Это только чувство.
— Что у вас с лицом? — от этого вопроса я вздрагиваю.
Я надеялась, что то, что меня ударили — незаметно. Похоже, надеялась я напрасно.
— Ничего, — тихо бурчу и дергаю ручку дверцы, пытаясь выбраться наружу.
Антон Павлович выходит следом.
— Даниэла, я не хочу быть подонком. Но буду им, если придется.
Киваю, что поняла. Что мне ему еще сказать? Я была против аборта и не верила, что Жасмин удастся провести Славу. Вернее его мать.
В каком состоянии сестра сейчас, я могу лишь гадать.
— Я пойду, — озвучиваю очевидное.
— Если вам нужна помощь, я готов помочь, — я передергиваю плечами на этих словах Крыжевского.
— Ничего не нужно. Спасибо.
Он не идет за мной. И это заставляет меня чувствовать облегчение. Сейчас моя собственная ситуация отходит на второй план. Я очень хочу, чтобы у Жасмин всё наладилось. Если отбросить розовые очки, противостояние с Крыжевским она не потянет. А вот плюсов от того, что она пойдет ему навстречу, может быть много.
И как бы там ни было, я не хочу, чтобы она убивала собственного ребенка. Малыш ни в чем не виноват.
Сестра в одноместной палате. Стучусь, заглядываю внутрь.
— Жас? — зову по имени, потому что она лежит на кровати с закрытыми глазами.
Не спит.
Сразу же открывает их.
— Привет. Этого видела? — голос у нее слабый. Вид бледный.
— Кого? — переспрашиваю.
— Антона Павловича.
— Видела.
Я подхожу ближе и собираюсь разбирать сумки, но Жас ловит меня за руку.
— Что с лицом?
Чувство стыда усиливается до размера небоскреба.
— Кто тебя? — её голос звенит от негодования, — Только не ври!
Я и не собиралась.
— Демьян.
— Почему?! — мое лицо само говорит о том, что я наделала.
— Зачем, Дань? Ты же правильная…
— Не настолько, — прерываю я сестру. И перевожу тему, — Жас, я тебя не послушала, когда ты была права. Послушай ты меня. Не конфликтуй с Крыжевским и оставь ребенка.
— Нажаловался? — она хмурится. Потом насупленные брови разглаживаются, — Я… Он прав, конечно. Я вчера не в себе была. Как будто с ума сошла. Влад… погиб… Слава узнал, что не от него беременная. Потом живот заболел. Мне стало страшно. Я привыкла быть свободной. Ребенок свяжет меня по рукам и ногам. Но с Антоном Павловичем тягаться — это как на еже голой жопой пытаться ехать. А может и хуже. Я не настолько безбашенная.
— Но вчера была… — замечаю тихо.
— Ты тоже, — отвечает она.
— Я — тоже, — соглашаюсь с ней.
И обещаю себе, что впредь буду думать головой. Слишком всё ненадежно в этом мире. Даже то, что кажется незыблемым.
— Обними меня, — просит Жасмин.
И я устраиваюсь у нее под боком, глажу по волосам. А она плачет. Я знаю, о ком. И она знает. Но исправит ничего уже нельзя. Да и раньше было невозможно. Влад не хотел жить иначе.
Я провожу у сестры много времени и возвращаюсь домой, когда начинает темнеть. Иду загруженная. И голова опять болит. Не сразу замечаю, что меня ждут.
Герман. С цветами.
Это внезапно выводит меня из себя. Зачем он здесь? Один уже объяснил, что такой, как я, цветов не дарят. И Герман думает также. Просто не наигрался.
Но я — человек. Не вещь, не игрушка, не свежее мясо…
— Зачем ты здесь? — произношу сухо.
— Привет, зай, — пытается он смягчить встречу.
Но это бесполезно. Мне с ними не по пути. Ни с Демьяном. Ни с Германом.
— Я — не зая! — отрезаю гневно, — Я благодарна тебе за помощь, Герман. Но ты мне не нужен. Я не встречаюсь с женатыми мужчинами, живу в соответствии с со своими принципами и не играю в ваши игры. Я ошиблась. Не хотела отпускать Демьяна. Думала… Неважно впрочем. Однако ты был лишним тогда. Ничего не поменялось теперь.
— Даже так? — тянет мужчина протяжно.
— Ступай к жене! — выпаливаю я.
А он делает несколько шагов ко мне.
Даниэла
Взгляд Германа тяжелеет, давит. Да и фигура выглядит напряженной.
Еще недавно я бы не испугалась. Но сейчас я делаю шаг назад.
— Когда кончала у меня на члене — ошиблась? — выражение глаз меняется. Делается сальным.
Стыд уже в который раз затапливает меня. Жар приливает к щекам. Я, наверняка, покраснела.
— Да! — произношу немного громче, чем нужно.
Пусть они уже оба оставят меня в покое. Хотя какие оба?! Демьян обо мне и не вспоминает…
— А за ошибки приходится платить, Даниэла. Ты же знаешь. Что, если в школе узнают о твоем аморальном поведении? — он растягивает слова, словно издевается. Да он и издевается надо мной. И хуже всего — я сама дала повод.
Ищу, что ответить.
— Тогда и твоя жена узнает. И плакала твоя сытая, обеспеченная жизнь, — последнее предложение произношу практически шепотом.
Только отъявленный трус воспринял бы это как угрозу. Но я не восстановилась, у меня был тяжелый день. Во рту пересыхает, мне становится дурно и ощутимо ведет в сторону. От возможного падения удерживает крепкая мужская рука.
— Так… Домой пошли. Потом меня будешь пугать, — я бы рада оставить Германа возле подъезда, но только он практически затаскивает меня сначала в подъезд, затем в лифт, а после — в квартиру.
В прихожей устраивает на банкетке и помогает разуться.
— К Демьяну ездила? — в его голосе какие-то непонятные нотки.
— Нет. У меня сестра в больнице.
— А сама? Тебе плевать на себя?! — это что — укор?! — И сама бы там лежала. Я же сказал, нужно будет что-нибудь, звони. Решу.
Мне хочется ответить резко, выставить его из своей квартиры. Только проблема в том, что на всё это, оказывается, нужны силы. А у меня закончились. В спальню Герман меня заносит на руках. Помогает переодеться. Дальше помню плохо. Но по-моему он заставил меня выпить лекарства.
Проваливаясь в сон, я запомнила его, сидящим на моем кресле. Он меня внимательно рассматривал. Хотя может, мне и привиделось. Утром в моей квартире никого не было. Дверь была закрыта. Но для этого ее достаточно захлопнуть, уходя.
Обеспечение Жасмин Крыжевский взял на себя, а я могла спокойно отлеживаться. Герман больше не приезжал. От него ежедневно утром и вечером поступали лаконичные сообщения, в которых он интересовался, не нужно ли мне что-то. Я, естественно, отвечала отказом. Потом перестала отвечать.
Но сообщения продолжали приходить. Даже после того, как мне закрыли больничный. Услуги медицинского центра
