компании за столом сидит молодой политик? Или не сели бы с ним рядом, дерзкие?
Кто-то эфемерный, видимо, должен выбрать родом своей деятельности политику, стать тем, кого ненавидят и презирают. Винтиком в системе.
Потерять себя полностью или частями, научиться лгать в лицо, искать лазейки. Влезть, сука, в эти интриги по уши, пропитаться, дабы спустя годы получить доступ к механизму.
За каждым положительным событием, изменением, принятым важным законом — стоит кто-то с фамилией и именем, датой рождения и историей. Тот, кто чем-то пожертвовал и кого на части рвет потребность реализовать проект, который намного больше его самого.
Все эти люди хотят жить хорошо, но при этом должен быть кто-то, желательно не их родственник, кто пожертвует собой во имя их благополучия.
— Сиськи зачетные! Весь журнал залил. Пусть еще сфоткается без пуза! — новая ответка.
Взрыв реакции — злой смех, ненависть. Сученыш.
Я могу сейчас их всех засадить. Или влететь в толпу, взять за шкирку и мордой в асфальт впечатать. Первый раз, второй, третий. Между лопатками наступить, чтобы хрустнуло и в голове прояснилось, да так, что сразу вспомнится про уважение.
Полицейские подходят ближе. Смотрю цыгану в глаза и улыбаюсь. Он, почему-то перестает. А я гашу жажду крови. Животными управляют эмоции — люди отличаются тем, что научились их контролировать.
Парень отворачивается, ища поддержки. Принимается описывать мою Февраль — громко, смачно, с эпитетами, но на цыганском. Полицейские не понимают. Но понимаю я, плюс еще несколько человек. Он называет мою фамилию, кое-какие слова говорит на русском. Открывает Анины фотки на телефоне и всем показывает. Народ переглядывается.
Кровь кипит в жилах.
Этот утырок оставляет нам три варианта развития событий. На место его кулаками или наручниками поставить. Постараться перекричать своими витиеватыми, но совершенно пустыми речами. Или уехать молча. Все три роняют авторитет.
Денис смотрит на меня.
— Лошпек! — выкрикиваю на цыганском.
Падла оборачивается.
— Моя жена — шикарная женщина. Ты на нее дрочил до мозолей, а я — ебал ее всю ночь. Поэтому хлебало завали и, блядь, послушай, что тебе скажут грамотные люди.
Цыгане затыкаются и исподлобья на меня палят. Дальше говорю чушь, что-то обещаю, прошу, убеждаю.
Эта часть работы самая херовая, она ничего не меняет. Основная деятельность ведется за закрытыми дверями, с документами: мы нашли лазейки в законодательстве. Объединим улицы (народу это не понравится, но мы это сделаем), перераспределим нагрузку между другими судьями, сократим Боброва и его компашку к херам собачьим дай бог после Нового года. А потом создадим должность заново и поставим нормального человека. Уже, к сожалению, не Жору, с ним у меня все.
Вопрос пиздец трудоемкий, и чтобы добрые люди в процессе деятельности не строчили жалобы, надо их задобрить. Каким-то хитрым образом, другими словами — наврать с три короба.
Правду рассказать я не могу. Свои же сольют и в жопе останутся. Как там сказанул Кравченко: стать человеком, который принимает правильные решения?
Чем не цель по жизни?
На четвертой минуте все еще чувствую, как пульс шпарит и кровь бурлит. Почему-то оно не прекращается, хотя давно не трогают быдло-выкрики и прочая гопота из районов. Это раньше я бежал сам разбираться и право на свою жизнь доказывал. Сейчас недоброжелателей столько, что и время тратить незачем.
Меня колотит. Трясет. Пальцы замерзшие в кулаки сжимаю.
Голову снова и снова обносит тупой, упоротой яростью. Я, блядь, хочу закопать его.
Какого хера он вообще на нее смотрел?! Какого. Блядь. Хера. Он трогает мысленно мою невесомую девочку. От себя защитить ее не могу, может поэтому так яро хочу мстить другим?
Смотрю на борзого цыгана и машинально планирую, каким образом можно дать ему по роже незаметно для избирателей.
Он не сказал ничего такого, чего бы я не знал. Конечно, на нее дрочат, она слишком соблазнительна. Ее представляют, фантазируют, за счет этой невинной девочки тешат свое эго. Я умом это понимаю и понимаю зачем. Но как с этим жить, засыпать и просыпаться — не имею понятия. Решить этот вопрос вне моей власти, моих возможностей и компетенции.
Когда мы сошлись, Аня была совсем юной. Да, манкая, броская девка с самыми длинными ногами, что я видел, и пронзительным, душу переворачивающим взглядом, но даже просто хотеть такую — забить личный котел в аду. Нельзя. Малышка же.
Таких беречь, растить и баловать нужно. По-братски, по-отечески.
Абсолютно все родные и знакомые горели в стыде: Ману затащил в кровать школьницу. Вчерашнего ребенка. Разочарование в глазах отца — она младше Эли — как контрольный в голову.
Его всю жизнь моей судьбой пугали. Цыганская кровь, у посла сын родился черный — что из него вырастет? Будет ли воровать? Мою сумку в общаге перетряхивали, если что-то терялось. На меня всегда думали. Дед и бабка по линии отца так и не признали ни меня, ни Элю. После того как я впервые остался у них с ночевкой лет в восемь, они позвонили и заявили, что деньги пропали. Разборка длилась неделю, деньги нашлись в другом ящике комода, но к родителям отца мама меня больше не отпустила.
Он после новости о свадьбе так и не начал со мной разговаривать, впервые за год заступился позавчера перед матерью. Аж дух захватило, словно мне не тридцать два, а снова восемь, и отец говорит, что верит: я не брал деньги, не подставлял, не обманывал. И что никто не зайдет в мою комнату и не будет трясти вещи, пока я живу у него дома. Даже его родители.
Он всегда мне верил, до истории с Аней. Гром среди ясного неба.
Сын Стаса Одинцова так поступить не мог. Не мог украсть невинную девочку, затащить в каюту и выебать, будучи бухим, на мальчишнике. А раз сделал, значит, он… что? Конечно, легенде о музее отец не поверил ни на секунду: он после инсульта, а не после психушки.
Котла я не дождался — уже полыхал, когда в больнице врач угрожала полицией. Ане на вид, когда она без косметики и зажимается испуганно, можно и четырнадцать дать. Пиздец. Просто пиздец. Позарился. Размазало. Думал, подо мной земля разверзнется, прямиком до чистилища.
Я надеялся на это. Просил у Бога именно этого.
Вот только жизнь так устроена, что человек, который грешит, имеет дело с собственной совестью, кара настигает еще при жизни.
Подколы друзей. Совсем еще юная, малышка же. Нельзя, конечно. Даже мысли держать в голове — недостойно. За такое отец Ани мне не руку жать должен был, а
