Впрочем, примерно через месяц после того, как нижняя конечность обрела долгожданную свободу, ему таки удалось Ульяну умаслить. Аж целых две недели потом наивно полагал, что наконец получилось поселить в её голове противозаконную мысль о том, что пора уже прекращать переживать. Прекрасный был день. Потрясающий. Март успел зарядить. После рентгена травматолог сказала, что если всё и дальше будет идти по плану, в октябре – ноябре отправят на удаление фиксирующих сломанную кость штифтов. Сказала: «Если человек вы хороший, выйдут они легко». Ну… После таких громких заявлений Егору мгновенно стало понятно, что как по маслу операция не пройдёт, но да пофиг. Он на радостях домой заявился с костылями в руке и сумкой продуктов через плечо, чем привел Улю в вящий ужас. Прямо помнит расширившиеся от испуга голубые глазищи и немой укор во взгляде. Типа, «Егор, какого хрена ты творишь? Не рановато?». Это Улино «не рановато?» он до сих пор периодически считывает с её лица. Стоял тогда на пороге, смотрел на неё и думал, что в сумке навскидку всего-то килограмм пять – семь, что от такого смешного веса он уж точно по швам не разойдется и пополам не переломится, так что нечего кипишевать. Но вслух немного иначе сформулировал: мол, причин волноваться нет, он здоров. Помнит фирменный недоверчивый прищур, сложенные на груди руки и ехидное: «Да? Чем докажешь?».
Пришлось доказать. Сумку на пол поставил и доказал. Прямо в коридоре, зачем далеко ходить? Благо, подходящих поверхностей в их прихожей хватает. И ведь убедительно же вышло! С этого момента все вопросы должны были отпасть раз и навсегда. Надеялся он, как выяснилось, зря: спустя две или три недели «не рановато?» прозвучало вновь. Но всё равно восхитительный день был. Чудесный. Врезался в память на веки вечные. Лучи далекого солнца начинали потихоньку греть кожу.
А вообще, справедливости ради, Ульяна довольно тактична в выражении своей заботы. Это просто он мастер испытывать её терпение своим зудом как можно скорее соскочить с реабилитации в обычную жизнь, вот и всё. Так-то просит она всегда лишь об одном: видеть берега допустимого. Он даже слово давал. Кто ж знал, что представления о берегах у них разные. А так, намёки Уля улавливает и чувствует, где проходят границы, пересекать которые крайне нежелательно. Ему таки удалось до неё донести, что штифты, швы и подживающие раны ещё не повод записывать его в немощь, что в излишней суете по этому поводу необходимости нет, и что если ему понадобится помощь, он о ней попросит. Честное пионерское. Да.
Так что со временем Ульяна сменила тактику, переквалифицировавшись из сиделки назад в живущего обычной жизнью человека. И с тех пор заботится, прибегая к своим маленьким женским хитростям, распознать которые у него не сразу хватило мозгов. Например, её аккуратные, но постоянные просьбы помочь ей сделать какую-нибудь мелочь, начавшие звучать вскоре после того, как сняли гипс, привели к тому, что расходился он гораздо быстрее, чем прогнозировали врачи. А песен по её просьбе за это время спето бессчётное количество, и все под гитару, конечно. Уютными зимними вечерами, вместо утреннего будильника или прямо посреди бела дня. Она просто доставала акустику и просила что-нибудь исполнить или объяснить аккорды. Устраивалась на диване с ногами, утыкалась подбородком в коленки и слушала. Или упорно «не понимала» урок. Поначалу было тяжело, голос, диафрагма и инструмент не подчинялись, и он соглашался через два раза на третий, и то лишь для того, чтобы категоричным «нет» не обижать Улю, в такие моменты взирающую на него глазами кота в сапогах из мультика про зеленое чудище лесное. Потом начал соглашаться через раз, потом перестал отказывать в принципе, а потом заметил, что голос стал звучать, а пальцы вновь «летают». А потом ка-а-ак осенило, ка-а-ак понял, в чём тут весь фокус был. Взгляды кота в сапогах сменила довольная усмешка, которая теперь проступает на Улином лице всякий раз, стоит ей застукать его в обнимку с гитарой. К музыке он вернулся лишь благодаря ей.
Про остальное и говорить нечего. Она рядом, и он чувствует внутри единственное желание – жить. И брать от жизни всё, что та предлагает. Вроде и раньше брал, но оказалось, что бывает иначе, что любое действие можно наполнить смыслом, что эффект может быть не сиюминутным, а долгосрочным, а вложенное однажды возвратится в пятикратном, а то и десятикратном размере. Судьба преподнесла бесценный подарок, и прожигание подаренных минут, сколько бы их тебе ни отвели, стало казаться несусветной глупостью и роскошью, которую больше не хочешь себе позволять. Потому что тебе показали истинные ценности, провели к ним асфальтированные дороги, понавешали неоновых указателей, всучили в руки карту для дебилов и сказали: «Ты – здесь. А это – пути к твоим несбыточным мечтам, всем до одной. Смотри не облажайся».
И честно, Егор пытается не облажаться, уверенный, как в своем имени, в том, что ему дают единственный шанс. Что если правильно им распорядиться, белая полоса уже не сменится чёрной. Ну, по крайней мере, так ему сейчас кажется.
Каждую минуту хочется отдавать в ответ. И он пытается отдавать Ульяне всё то немногое, что способен в себе найти. Всё кажется мало, но Уля выглядит вполне счастливой и благодарной. И чем дольше он живет в своей сказочной яви, тем крепче желание уберечь свой дом и её – человека, его построившего, – от любых возможных сотрясений. До сих пор никто на их гнездо не покушался, но он точно знает, откуда можно ждать урагана. Метеорологи дают тропическим циклонам имена, и у этого своё есть. Видит, что и Уля его ждёт, пусть и твердит как заведённая, что не пустит на порог. Предугадать, обойдет ли их стороной или нет, каков будет уровень разрушений, решительно невозможно.
Есть ли у него утвержденный план действий на случай, если этот циклон однажды их накроет?
Следует признать – нет.
Редко, но на эту тему они с Улей разговаривают. Обычно случаются такие разговоры по ночам, когда лежишь в обнимку, держишь в руках надёжно и чувствуешь, как держат тебя. В такие моменты явственно ощущаешь, что море тебе в прямом смысле по колено и никакие страшные шторма ваш корабль уже не потопят. И бормочешь в душистый затылок странные вещи. Например, осторожно спрашиваешь, не стоит ли ей примириться со своей матерью. И замираешь в ожидании реакции.
Егор помнит недоуменный, ошарашенный взгляд, поднятый на него в секунды, когда вопрос прозвучал впервые, перед самым Новым годом. У него этот праздник ассоциируется с домом и семьёй, потому и спросил. Помнит Улин решительный протест. Помнит, что тогда промолчал. Но смотреть на неё порой больно. Она думает, что хорошо маскируется и что он ничего не замечает. Это заблуждение. Иногда Ульяна вскакивает в холодном поту посреди ночи. А потом, уткнувшись в плечо, то про перекресток что-то шепчет, то про мать. А ещё она постоянно хмурится, проверяя телефон – часами его порой гипнотизирует. А на вопросы, в чём дело, севшим голосом отвечает, что мама давно не появлялась в сети. Но звонить отказывается наотрез, предпочитая караулить втихую. А если звонит Надежда Александровна, разговаривает отстранённо и сухо, не больше двух – трех минут. А если и спрашивает что-то сама, то лишь про здоровье. А после их коротких бесед прячет воду в глазах и подолгу стоит у окна, крепко обхватив себя руками. А ему говорит: «Всё в порядке».
Ну да.
Он не хочет, чтобы ночные кошмары, сомнения и удушающая обида прошли с ней через всю жизнь. И порой пытается аккуратно донести мысль о том, что это ведь мать и что она у Ули одна. Долгое время было не похоже, что Ульяна его воспринимает. Всё, что в такие моменты ему удавалось прочесть на её лице – удивление и ничего больше. Один раз услышал: «Я тебя не понимаю, Егор, она же тебе чёрт знает что наговорила!». Ну… Допустим, Ульяна не знает, что именно Надежда Александровна ему наговорила, и он не намерен ей в этом признаваться даже под страхом смертной казни. Интуиция подсказывает, что после этого на чаяниях однажды свести дочь и мать можно будет ставить жирный крест. Однако Уле, такое ощущение, уточнения и не требуются. К выводам на сей счет она, как утверждает, пришла самостоятельно, заявив, что по себе прекрасно знает уровень маминого владения словом. Да, высочайший уровень, ничего не скажешь. Он после Улиного «чёрт знает что» даже растерялся, почувствовав, что загнан в угол. Именно из такой позиции проще простого ненароком подкинуть оппоненту неопровержимых улик. Думал возразить, что ничего эдакого Надежда Александровна ему не «наговорила», но понял, что в ответ услышит справедливое обвинение во вранье. Потому что Ульяна мастерски читает по глазам. Только уличения во лжи ему к внушительному списку своих «заслуг» не хватало. Прямо пятой точкой в тот момент почуял, что ложь она увяжет с недоверием, а не с желанием облегчить ей существование. Вопрос доверия – это вообще Улино больное место.
