Уле тогда ответил, что услышанное от неё в больнице стерло ему память. Это так. Если в тот момент он и покривил душой, то совсем немного. Да, слова её матери он будет помнить до конца времён, но они и впрямь поблекли на фоне прозвучавшего в реанимации и всего, что ждало их после. Закаты сменяют рассветы, рассветы знаменуют начало ещё одного дня рядом, и в камне высекается сказанное Ульяне: ему нечего здесь делать без неё. Её «нужен» ежедневно проникает прямиком в сердце, её «люблю» слетает с губ или читается в глазах, и хочется жить, сажать деревья, строить дом и заботиться о потомстве. Егор чувствует, как по кирпичикам осыпается столетняя стена с пущенным по гребню электричеством, как постепенно тускнеют воспоминания о том разговоре на кухне, как отцветают и увядают и те чувства. Но глядя на то, как переживает Уля, собственными ушами слыша её разговоры с матерью, видя её эмоции своими глазами, не может не чувствовать ощутимые уколы совести. В конце концов, не Надежда на том перекрестке отдавала ему команду. А Любовь. В конце концов, тогда, на кухне, это он не смог выстоять. А сейчас не готов вставать между ними непреодолимой преградой. Никогда не хотел ею быть.
«А если ей снова захочется о чём-нибудь с тобой поговорить?» — еще один щекотливый вопрос в исполнении Ульяны. Но тут Егор определился давно. Если Надежде Александровне вновь захочется о чем-нибудь таком с ним поговорить, он следить за её мыслью не станет: или сам за порог выйдет, или её выставит – в зависимости от того, где её мать накроет такая потребность. Он слушать не будет, поклялся себе и пообещал Уле. Не будет – во имя памяти баб Нюры, воскресившей его после монолога на кухне из мёртвых. Однако что-то подсказывает ему, что Улина мама, если дочь ей хотя бы чуть-чуть дорога, в третий раз против её воли пойти не посмеет.
В общем, Егор надеется, что со временем всё же удастся Улю переубедить. Иногда вбросит, словно между делом, что каждый может заблуждаться и что он знает это по себе. Иногда, что близких людей мало. Или, иногда, что однажды они уйдут навсегда, в лучшем случае оставив живущих с горьким сожалением о несказанном, а в худшем – с грузом вины на плечах.
Подвижки, такое ощущение, будто бы есть. За Коржом вот едут – уже, считай, успех. Эта поездка всё откладывалась и откладывалась, в том числе и потому, что с Надеждой Александровной Ульяна пересекаться не желала, а забрать кота в мамино отсутствие ей не позволяли то ли совесть, то ли воспитание, то ли якобы забытые в квартире с пленным животным ключи. Егор не знает, что именно Улю таки сподвигло на поездку, зато точно знает, что Надежда Александровна дома, и понимает, что кончиться может по-всякому. И, мысленно скрестив пальцы, уповает на лучшее. Прежними эти отношения уже не станут, но пусть хоть какие. У Ульяны своих и так раз, два и обчёлся.
Кстати, о своих. Народная мудрость гласит, что если в одном месте убыло, то в другом прибудет. В Улину жизнь вновь вошёл отец. Да и не только в Улину, что уж. Владимир Сергеевич появляется у них не реже, чем Андрюха с Новицкой, то есть регулярно. Девчонок своих даже как-то в гости привозил. Старшая прямо с порога заявила, что вот теперь ей стало понятно, какого фига Ульяна неделю жила в больничном сквере. Милая девочка. Получила в ответ нагоняй от отца и Улину сладкую улыбку. А от него получила пару лакричных конфеток в яркой обёртке, удачно оставленных когда-то на полке в прихожей, и честное предупреждение, что конфетки эти – «на любителя». Ну а младшая… Тут же кинулась к Уле обниматься. Младшая – бесстрашный боец, по глазам видно. Не даст судьбе себя нагнуть.
Владимир Сергеевич редко приезжает просто так. В основном он появляется, чтобы помочь: съездить куда-то, отвезти, привезти и так далее. На Егорово бурчание по этому поводу ответ у него всегда один: «Я перед тобой в неоплатном долгу, так что терпи теперь». Легко сказать. Терпеть такую суматоху вокруг своей скромной персоны он согласен лишь потому, что для Владимира Сергеевича каждый такой приезд – это повод повидаться с дочерью, и оба они радуются настолько искренне, что Егор невольно радуется сам.
Как-то, пока Уля колдовала над ужином на кухне, её отец, испытующе глядя в глаза, заявил в гостиной, что скоро видеться они будут и того чаще, «потому что их будущий загородный дом сам себя не построит» и ему понадобится помощь.
Да не вопрос. Егору разве что показалось, что Владимир Сергеевич буквально в последнюю секунду передумал озвучивать статус человека, чья помощь ему понадобится. Там уже губы успели растянуться в явном намерении произнести слово на букву «з».
Да не вопрос. И без наводок со стороны уже решено.
Несколько раз Владимир Сергеевич пытался подсунуть им денег, полагая, видимо, что с финансами у них сейчас может быть туговато, но они принципиально отказываются. Всего им хватает. Было бы желание заработать, а пути всегда найдутся. Траты на ЖКХ и аренду квартиры с лихвой покрываются доходом от сдачи собственной. Эти месяцы они живут на средства, которые он успел заработать на фотосетах, пока Ульяна была на Камчатке. На Улину зарплату. Анька без предупредительного выстрела перевела на счёт деньги, с которыми добровольно пожелали расстаться фанаты группы, пока он валялся в больнице. «Тут люди собрали, хотят вам помочь. Не отказывайся, пригодятся». Что с этим теперь делать, Егор не знает – тратить чужое он не приучен, совесть не позволяет. Но всё же… Всё же подстраховка есть. Неплохо продается коллекция снятых в разное время пейзажных фотографий и интерьеров, а ещё не без Улиной помощи пришла тут намедни в голову мысль о преподавании. Гитары. Ну, эта идея до сих пор в разработке, всё-таки хотелось бы как можно скорее вернуться к фотосъемке, и тогда вообще можно будет забыть о необходимости хоть краем глаза, но следить за тратами. Однако Ульяна уверена, что попробовать стоит. Говорит: «Если тебе удалось научить меня, ты научишь кого угодно».
Дурашка. Когда он это услышал, то сначала долго смеялся. А потом признался, что уж кого-кого, а её учить легко и приятно. По Улиному лицу не сказать было, что ему поверили, однако же факты ими остаются: за месяцы добровольного заточения Ульяна освоила исполнение довольно-таки непростых композиций. И аккордов ей стало мало – ей теперь нотную грамоту подавай, всякие фишки показывай и переборы. В общем, после того, как отсмеялся, пришлось напомнить Уле, с чего они начинали и куда пришли. А чтобы поменьше сомневалась в своих способностях и не думала, что он тут шутки от скуки шутит, заказать ей, пока не видит, личную электроакустику в корпусе «Гранд Аудиториум»{?}[Тип акустической гитары, обладает хорошо выраженными средними частотами. Универсальный инструмент со сбалансированным и читабельным звучанием, подойдёт как для аккомпанемента, так и для игры соло партий] бренда Cort цвета coral blue burst, или, если словами попроще, цвета морской синевы. Почти под её глаза, в общем. Доставить успели как раз к её дню рождения. Вот визгу-то было, когда они наконец познакомились. В какой-то момент Егор даже немного заволновался за полюбившийся диван, на котором Уля чуть ли не до потолка прыгала. Имя тут же ей дала! «Альма». Иногда добавляет к «Альме» «Ми» и выходит «Ми Альма». На вопрос, что сие означает, смотрит хитро и говорит: «Это страшная, покрытая мраком тайна». Он начинает что-то подозревать и подумывает как-нибудь на досуге залезть в испанско-русский словарь. Пока, правда, всё руки не доходят.
К слову, вместе эта девушка и эта гитара смотрятся превосходно. С другой стороны, на Улиных изумительных коленках засверкает не то что Cort в цвете «кораллово-голубой взрыв», а разбитое деревянное корыто.
Точное попадание.
Расчёт оказался верным, и не только потому, что на его гитару Ульяна лишний раз покушаться стеснялась, а со своей теперь разве что не спит в обнимку. В обнимку, к счастью, Уля по-прежнему спит с ним. Но и потому, что как только в её жизни появился личный инструмент, она наконец отвлеклась от работы, перестав пахать как папа Карло. По мнению Егора, Ульяна именно что пахала, и ему это не нравилось. Ну, потому что он привык самостоятельно распоряжаться своим временем, как привык и самостоятельно регулировать уровень напряжения. И для него плотный девятичасовой график выглядит форменным издевательством над собой и жизнью, которая не встанет по такому случаю на паузу, а просто пролетит мимо. В очень загруженные периоды – к счастью, они миновали – убедить Улю сделать внеплановый перерыв можно было, лишь намеренно грохнув табуретку где-нибудь в районе кухни или учинив ещё какое-нибудь представление для одного зрителя. Тогда она вылетала на звук с круглыми, полными ужаса глазами, уверенная, что он не устоял на костылях и распластался по кафелю звездой.
