Когда-то Мигель был твердым как скала, преданным человеком, делавшим для Доминика всю самую грязную работу. Но теперь он уже стал совсем другим – обленился, зажрался, размяк от безделья…
В прошлом году Мерседес уже собралась было его уволить, но он так чисто и аккуратно справился с делом Расти[15] Фагана, что она передумала. Она его слишком переоценила. Это была ее роковая ошибка.
На глаза навернулись слезы и медленно покатились по щекам.
Она подумала о том, через что, должно быть, пришлось пройти Иден с ее еще не сформировавшимся сознанием, столкнувшись с этими чудовищами, о том, какие муки испытывает ее такая ранимая душа.
Иден ведь не было еще и двадцати одного года. Она абсолютно беззащитная, не привыкшая к боли, не умеющая за себя постоять. Впервые, с тех пор как она вышла из младенческого возраста, Иден по-настоящему нуждалась в своей матери.
А Мерседес ничем не могла ей помочь.
Она снова сняла трубку телефона.
Лос-Анджелес
Когда в 1.45 ночи зазвонил телефон, Мигель Фуэнтес еще и не раздевался.
– Si,[16] – сказал он в трубку.
– Мигель, это Мерседес. Я тебя разбудила?
– Нет-нет. Я ждал.
– Отлично. – Голос Мерседес звучал спокойно и твердо. – Где Иден, Мигель?
– Не знаю. В среду вечером она участвовала в скачках. Это точно. Она пришла двенадцатой. Ее видели там сотни людей. В тот же вечер она возвратилась домой. Парень, который за ней ухаживает, говорит, что приходил навестить ее. Он ушел около часа ночи.
– Ты его подробно расспросил?
– Я его немножко поприжал… не слишком сильно… но достаточно. Ему не известно, где она, Мерседес. Он вообще тут ни при чем.
– А с другими ее друзьями разговаривал?
– Со среды никто из них ее не видел. Но это еще ничего не значит. Может быть, она поехала развлечься.
– Как именно?
– Ну там… на какой-нибудь антивоенный марш протеста…
– Мигель, прошло уже шесть месяцев с тех пор, как закончилась вьетнамская война.
– Клянусь, я найду ее, Мерче. Вот увидите, с ней ничего не случилось. Все будет хорошо. Сама объявится. Уверяю вас, завтра я узнаю, где она…
– Мигель, вчера кто-то прислал мне ее фото. Она полуголая. Прикована цепью к стулу.
Слушая доносящийся из трубки ровный голос, Фуэнтес закрыл глаза. У него сильно защемило в груди; стало трудно дышать.
– Она не поехала развлечься, – бесстрастно говорила Мерседес. – Девушки, страдающие такими недугами, как у Иден, не ездят развлекаться. Ты меня понимаешь?
– Д-да, – прошептал Мигель.
– Эта девчонка, Иоланда. Как ты с ней познакомился.
– Она к этому непричастна!
– Поехать в Мехико – ее идея?
– Я… я не помню. Хотя нет, думаю, мы оба пришли к этой мысли.
– Значит, это ее идея… Как ты с ней познакомился, Мигель?
Он крепче закрыл глаза.
– У меня тут есть приятель… Альваро. Иоланда его кузина. Он привел ее ко мне потому, что ей негде жить, и у нее нет документов, и ей оставалось только… ну, вы же понимаете… идти на панель. Я о ней немного позаботился, и она у меня осталась… Я люблю ее, Мерче. Клянусь, она не имеет к этому никакого отношения.
– И поэтому ты предал Иден? Ради какой-то пуэрто-риканской потаскухи?
– Я не предавал ее! Богом клянусь! Может быть, я что-то недопонимал, может быть, я поступил глупо, но…
– Ты бросил моего ребенка на произвол судьбы и отправился в увеселительную поездку со шлюхой. – Голос Мерседес вдруг сделался отвратительно скрипучим и, после невозмутимости и уравновешенности, с которыми она говорила до этого, показался Мигелю вдвойне зловещим.
– О Господи, Мерче. Я не знал, что это случится. Бедная девочка. Мне так жаль, что я готов отдать за это свою правую руку…
– Выясни, не замешана ли здесь твоя пуэрториканская девка.
– Да нет же! Уверяю вас!
– Ты не можешь этого знать, пока не надавишь на нее как следует.
Мигель почувствовал, как боль разлилась по всей грудной клетке и подкатилась к горлу. Трясущейся рукой он принялся массировать себе грудь.
– Вы хотите сказать, что я должен применить силу? Боже праведный, Мерче, о чем вы? Я не могу этого сделать!
– Однако придется. А когда покончишь с ней, займись своим дружком Альваро. Выбей из них все, что им известно. Платил ли им кто-нибудь за это. Прежде всего я хочу знать, где Иден. И быстро. Потому что, вполне возможно, она уже умирает.
– Мерче, ради Бога!
– Я буду ждать от тебя звонка, Мигель.
– Мерче!
Линия разъединилась.
Мигель положил трубку и уронил голову на руки. Боль стала невыносимой, дыхание перехватило, словно его грудь сжали гигантские тиски. Он медленно поднялся и побрел в спальню.
Ему нужна была Иоланда, нужны были ее теплые, ласковые объятия. Чтобы, по крайней мере, до завтра, он смог забыть спокойный и властный голос Мерседес Эдуард.
Тусон
Свернувшись калачиком, она лежит на кровати спиной к нему. Он молча стоит и смотрит. Принесенная в прошлый раз еда осталась нетронутой. Фасоль на тарелке совсем засохла. Только воды немного попила. И все. Отчетливо видно, как выпирают ее костлявые бедра и ребра.
– Если не будешь есть, тебе станет еще хуже. Кажется, она не замечает его присутствия. Он берет ее за левую руку, соединенную с правой длинной стальной цепью, пропущенной вокруг металлической стойки кровати. Она чуть слышно скулит, но ее глаза закрыты. Он щупает пульс. Ее сердце бьется быстро и неравномерно. Кожа пылает, как в лихорадке. Ему ясно, что ей становится все хуже. Прикосновение к ней вызывает у него отвращение.
Когда он отпускает ее руку, она безжизненно падает на мятую простыню.
Он дотрагивается до ее лба. Лоб влажный и горячий. Она дрожит, как перепуганная собачонка; по телу то и дело пробегают волны озноба.
– Пора сделать еще один снимок, – говорит он. Никакого ответа. Он повторяет свои слова, на этот раз громче.
– Давай, просыпайся. – Он грубо трясет ее за плечо. Хватит тянуть резину! Поднимайся!
Подсунув под нее руки, он пытается посадить ее. Наконец появляются первые признаки сознания. Девушка начинает снова хныкать и слабо сопротивляться.
– Нет, – слышит он ее стоны. – Нет, нет, нет!
– Шевелись же!
Ей мешает цепь. Он снимает наручники. На ее запястьях остаются кровавые следы.
Очевидно, она вырывалась из своих оков, пока до крови не разодрала руки.
Господи, наверное, она свихнулась.
Он сажает ее и приваливает к стене. На какое-то время она остается неподвижной, но глаза по-прежнему закрыты. Затем голова падает на грудь, волнистые волосы скрывают лицо. Выругавшись, он старается заставить ее сидеть прямо. Девушка медленно поднимает веки, но под ними лишь белки закатившихся глаз. Рот безвольно приоткрыт, из него свисает ниточка слюны. Ее руки раскинуты в стороны. Теперь и его прошибает пот.
