свой разум в этом гребаном уголке, где могла кричать столько, сколько хотела.
И никто не мог этого услышать.
Майлз
Агорафобия (сущ.) — крайний, иррациональный страх перед открытыми и общественными местами.
Было уже поздно, и я не мог уснуть.
Бодрствовал всю ночь, слишком потрясенный событиями дня, чтобы позволить себе немного отдохнуть. Но еще одна вещь отвлекала меня — ее кардиган, сладкий аромат Бебе проникал в мои ноздри каждый раз, когда я подносил его к носу. Не мог заснуть, черт возьми, с этой штукой в доме. Все, чего я хотел, это чтобы девушка, которой он принадлежал, была в моих объятиях, а отсутствие ее заставляло меня волноваться как никогда.
Всю ночь я не сводил глаз с ее квартиры, но ничего не происходило. Мне нужно было, чтобы она вернулась домой. Мне нужно было поговорить с ней.
За весь вечер не было ни текстовых сообщений, ни звонков, ничего. Она где-то встречалась с людьми, которые были намного лучше меня, менее сломлены, менее испорчены. И я ревновал как черт, зеленоглазое чудовище подняло голову и угрожало сожрать меня целиком. Боже, я чертовски хотел, чтобы она вернулась домой. Хотел увидеть, как она раздевается и забирается в постель, даже если это будет с каким-то парнем, которого она даже не знала. Мне просто нужно было, чтобы с ней все было в порядке, чтобы она нормально добралась до дома, чтобы я знал, что она цела и невредима.
Меня это съедало, и я продолжал метаться по квартире, безуспешно пытаясь проветрить голову. Ее кардиган был мягким в моих руках, но не таким мягким, как ее кожа, когда я в нее вгрызался.
Было почти пять утра, когда меня охватило ужасное чувство страха, я подбежал к окну и уставился на улицу.
Я жил в хорошем районе, где квартиры стоили глупо дорого, а вандализм был неслыханным делом. Жильцы моего многоквартирного дома были замкнутыми и им было наплевать на то, что я делаю в собственном доме. Мне это нравилось.
Поэтому слышать шум внизу было чем-то редким, от чего у меня мурашки побежали по коже от беспокойства.
Я посмотрел вниз на сцену, разворачивающуюся перед моими глазами. Там были две девушки, одна тащила за собой другую. Я смотрел, как она копается в сумочке спотыкающейся девушки в поисках ключей, и наблюдал, как они входят в здание, мои плечи напряглись, а костяшки пальцев побелели. Я ждал, пока в квартире Бебе зажжется свет, и смотрел, как ее подруга тащит ее к кровати. Бебе рухнула на матрас и через несколько мгновений уснула или потеряла сознание.
Я видел, как другая девушка — Арден — прижалась спиной к двери и медленно сползла вниз, на ее лице было написано беспокойство, по щекам текли слезы. Она плакала, полностью потерявшись в водовороте своей жизни, и наблюдать за ней было так чертовски неправильно, что я почти отвернулся от происходящего передо мной.
Почти.
Но не смог. Я был слишком зависим от этого, от наблюдения за жизнью Бебе, разворачивающейся прямо передо мной. Боже, я хотел быть там. Хотел быть частью этого беспорядка. Частью людей, которых она знала, тех, кто мог прикасаться к ней, чувствовать ее, видеть ее смех. Я никогда не хотел ничего большего.
Я видел, как Арден распадалась на глазах, как она собралась, погладила Бебе по щеке и медленно вышла из квартиры подруги.
Но когда она уходила, я заметил, что девушка забыла закрыть дверь, и беспокойство заполнило мое тело, заставив меня впиться ногтями в ладони. Она забыла запереть эту чертову дверь. Что если какой-то маньяк, какой-то гребаный сумасшедший, зайдет в квартиру Бебе и воспользуется ею, пока она спит? Я не мог этого допустить, не мог, черт возьми. Я должен был запереть за ней дверь.
Но как? Мне пришлось бы взять у нее ключи и запереть дверь снаружи, а утром она бы запаниковала.
Но я не мог оставить все так, как есть, с открытой дверью, чтобы любой мог войти и воспользоваться ею.
Мне нужно было пойти туда. Убедиться, что с ней все в порядке. Убедиться, что она дышит, что она не потеряла сознание, не захлебнулась собственной блевотиной… Чёрт! Мне нужно было туда, а я даже шагу не мог ступить за пределы своей квартиры. Что, черт возьми, я должен был делать?
Я прошел в другой конец гостиной, схватил декоративную вазу и разбил ее о стену. Глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться, но у меня ни хрена не получалось. Я был слишком встревожен, слишком нервничал, слишком отчаянно хотел что-то сделать, помочь моей девочке, убедиться, что с ней все в порядке. Я должен был пойти туда, без этого никак нельзя было обойтись. Я должен был убедиться, что с моей Бебе все в порядке, даже если это, бл*дь, убьет меня.
Я уставился на свое отражение в зеркале на стене, медленно дыша, глядя на осколки вазы вокруг моих ног. Мне нужно было идти туда.
На улице было холодно, а на мне были только майка и треники, но я не мог собраться с силами, чтобы переодеться. Знал, что как только переступлю порог своей квартиры, мне придется бороться с более серьезными проблемами, чем потребность в тепле.
Я заставил себя бодро идти к входной двери. Широко распахнул ее и уставился на коридор передо мной. Никогда еще он не казался таким огромным и грозным.
Осторожно закрыл дверь. Заставил себя ступить на половик. Вдохнул, выдохнул. Пытался выжить, пытался бороться со своими демонами ради нее.
Я шел по коридору, и демоны уступали мне дорогу, царапая, смеясь, кусая мою кожу.
Я не мог зайти в лифт. Вместо этого пошел по лестнице и практически бежал по ней, пока не добрался до вестибюля.
Портье спал в своем кресле, громко храпя, пока я вел очередную ментальную битву прямо у него на глазах. Медленно идя к вращающимся дверям, я позволил своей панике занять первое место, потому что знал, что адреналин хлынет сразу за ней.
Я проскользнул внутрь вращающейся стеклянной панели и шел вместе с ней, пока внезапно, ошеломляющим образом, не оказался снаружи.
Воздух был холодным. Звуки были почти слишком громкими. Запах свежего ночного воздуха был удушающим. Мне хотелось задушить на хрен женщину, смеющуюся в нескольких футах от меня, идущую домой со своим парнем.
Я чувствовал себя как животное, выпущенное из клетки. Как гребаное чудовище, наконец-то получившее свободу делать то, что
