Она придумывала, как в этот дом или в эту квартиру будет приезжать отец — пусть с Ираидой! — и дети, и муж — кем бы он не оказался в итоге — усядутся с ними за стол, а Женька подаст горячее и каждому выдаст его персональную, любимую ложку. И будут они сидеть до вечера, тихонько переговариваясь или громко споря, и позвонит из далекой Америки мама, и все будет просто здорово.
Будет.
Ей так легко было грезить об этом, а сейчас, обращаясь к своим мечтам, Женя не могла понять, куда исчезла ее прежняя уверенность и свобода.
Теперь она связана по рукам и ногам одиночеством, и эти путы никто кроме нее самой не разорвет. А она не может. Не умеет она! И как жить?
Ну как-то ведь жила…
— Не убивайся ты ужо, — услышала Женька, — отдохнешь немножечко, в себя придешь. А беспокоить тебя здесь никто не будет, места навалом, в саду можно гулять или вон, на речку сходим. Или ты на морях привыкла?
Ирина Федоровна выразительно кивнула на загорелое Женькино плечо. Та машинально поправила халат и покачала головой.
— Это не загар. Я всегда такая была.
— Ты про цыган в роду не рассказывала, — сказала бабушка, быстренько припоминая все, что за последние два часа слышала от Жени.
— Потому что их нет, — хмыкнула та, — насколько мне известно, конечно. А я просто смуглая получилась. И папа у меня смуглый. Был. Не так сильно, но тоже…
Ирина Федоровна поднялась и с окончательной решимостью заявила, что «дед загонит твоего коня в стойло». Женя только вздохнула в ответ, потирая красные от слез веки. Не было у нее сил сопротивляться. И в любом случае переночевать в этом доме лучше, чем придумывать сейчас способ собственной доставки в коммуналку, где сумасшедшие соседи не дадут ей толком поплакать над своей горькой участью.
Через десять минут Ирина Федоровна вернулась и застала Женю в той же позе — скрюченной на диване и неистово трущей мокрые глаза.
— Откуда в тебе столько сырости? — поразилась бабушка. — И главное, по какому такому поводу?
— Это нервное, — объяснила Женя, — без повода, то есть.
— А… Ты опять что ли себя жалеешь? Ну-ну, дело интересное, — и добавила довольно: — Эта-та фря уехала…
— Кто?
— Ну, невеста настоящая, я же тебе говорила, пришла сразу после тебя и, по-моему, конкретно запудрила мозги моей дочери.
Женя хихикнула. Бабушкина манера выражаться забавляла ее безмерно, хотя и бесила в той же степени, когда старушка заговаривала о Женькиных проблемах так, словно они яйца выеденного не стоили.
— Она вам не нравится? — полюбопытствовала Женя насчет невесты.
— Да я ее в первый раз вижу! Как и все наши! Ей, видать, Илюху никак не удалось уломать, вот одна самостоятельно приперлась.
— Стойте-ка, это такая высокая, в кожаной юбке, с ногами?
— Ну есть у нее ноги, — настороженно согласилась бабушка, — а насчет юбки не знаю, очень сомнительно, что это можно юбкой считать. Так, видимость.
— Я ее в аэропорту видела, — заявила Женька, довольная тем, что удалось разговор со своей персоны перевести на персону совсем незнакомую, — они там с Ильей спорили.
Ей внезапно стало жарко, будто она голову сунула в горячую русскую печь.
С Ильей. Боже мой, с каким Ильей, это же тот полудурок, что орал на нее несколько часов назад, обвиняя во всех смертных грехах. Она совсем забыла, что он существует на свете, да еще и имеет наглость проживать в этом доме. О господи, господи, в доме, где она собралась остаться. Зализать раны. Отогреться слегка у чужого счастья.
Фигушечки на рогушечки, сказал бы, наверное, мальчик Данила Ильич.
Как же все это глупо!.. Глупо, глупо!
Она взглянула на Ирину Федоровну с тоскливым отчаянием.
— Вы извините меня, пожалуйста, — быстро залопотала Женька, — но мне все же надо ехать. Домой, понимаете? Мне надо! Я тут остаться не могу!
Бабушка внезапно развеселилась.
— Тебя невеста что ли так напугала? Так они вроде пока тут жить не собираются! Да если бы и жили, тебе-то что за горе?
— Невеста ни при чем!
— А кто при чем? — сощурилась бабушка.
Ну да, так и надо было сказать — ваш внук. Вот кто. Прямо и откровенно. Именно он виноват во всей этой истории, и никто больше. И только из-за него Женя не может остаться в этом доме, где так замечательно у распахнутых окон пахнет хвоей и уютно поскрипывает старая лестница.
Чтоб его черти задрали, этого самого внука!
Его слова всплыли в голове, будто непотопляемая лодка, нашпигованная боеприпасами. И кто-то начал стрелять, прямо Женьке в лицо: «У вас хорошо получается давить на жалость! Но даже не вздумайте изводить моих родственников своими дурацкими воплями! Не смейте играть на их добрых чувствах!»
Наверное, он пытался заступиться за семью. Даже не наверное, а точно. Только почему при этом надо было оскорблять человека?
Теперь ясно, что этому человеку в его доме оставаться никак нельзя.
А Женька уж было расслабилась. Так приятно было ощущать чью-то заботу, слушать чье-то ворчание, за которым скрывалась тревога и желание хоть немного взбодрить. Женя могла сколько угодно прикидываться перед собой, что ее это не волнует и не трогает. Но ее и волновало, и трогало, и хотелось, чтобы так было всегда. Чтобы постоянно был рядом кто-то, кому есть дело до ее опухшей лодыжки, ее слез, ее воспоминаний, ее усталости.
Ирине Федоровне вот было дело.
А Женька вынуждена ее расстраивать, спорить с ней и демонстрировать решимость, которой она вовсе не испытывала.
— Пойдем-ка, голубушка, в ванную, — пропела бабушка, — давно уж пора.
— Ну я, правда, не могу, — простонала Женя.
— Можешь, можешь. И хватит уже этих реверансов. Я тебе еще раз повторяю, здесь ты никому не помешаешь, и тебе никто мешать не будет. Возражения не принимаются. Я в таком состоянии тебя в твою дыру не отпущу!
— А… а что скажет… мм… хозяин дома?
От неловкости на секунду даже уши заложило, и Женька не сразу поняла, что Ирина Федоровна от души хохочет над ее вопросом.
— Хозяин дома? Хозяин дома? — гоготала она, похлопывая себя по бокам. — Мы тут все за хозяев, милая ты моя!
Ирина Федоровна утерла веселые слезы, блестящие в морщинках возле глаз, и спокойно уже произнесла:
— Ты, конечно, об Илье волнуешься, да? Ну уж не снасильничает он тебя, ей-богу! Не дикарь! И потом, он дома редко бывает, все в поездках да в офисе. Пойдем, ну! Хозяин дома!
— Ирина Федоровна, да мне неудобно!
— Неудобно на потолке спать, — отмахнулась бабушка, — одеяло падает!
Лифт вежливо тренькнул, сообщая о прибытии, и Кочетков, терпеливо позевывая, ждал, пока народ рассосется.
— Илья Михайлович, погодите минуточку.
