Когда пятый корпус остался за плотной стеной деревьев, Алик остановился и со всего размаху ударил кулаком по стволу огромного тополя. Тополь не шелохнулся, а кора дерева больно врезалась в руку, оставив кровавые ссадины. Боль немножко отрезвила Алика.
А что он, собственно, ждал от этого разговора?
Ничего. Но он мог объяснить, что потрясло его больше всего – ее усталое безразличие. Неужели это та женщина, с которой он часами говорил по телефону, та, которая неизменно ждала его звонка?
Она стала собой, только когда он огорошил ее своей новой работой. Или нет, не то чтобы собой, просто на минуту исчезло безразличие.
И зачем он только приехал сюда? Чтобы все лето мотать ей нервы? Нет, скорее, чтобы все лето мотать нервы себе.
Может, еще не поздно отказаться и уехать?
Ну да! Не хватало еще такого позорного бегства! Да и перед Владом неудобно – старался человек, хлопотал.
Да наплевать на Влада! Не выдержит он здесь полтора месяца! Просто не выдержит! Каждый день видеть ее и мучиться от собственного бессилия!
Сам себе придумал эту пытку. Придется выдержать. А с ней можно постараться избегать лишних встреч. Лагерь большой, это будет не слишком сложно. Все-таки лучше мучиться здесь, чем в городе.
А этот разговор… Что ж! Рано или поздно он должен был состояться. Обидно, конечно, больно, но по крайней мере он вел себя вполне достойно: не психовал, не повышал голоса, не хлопал дверью.
Он даже хотел бы, чтобы она видела в окно, как спокойно и неторопливо он уходил! Пусть знает, что его просто так из седла не выбьешь!
Татьяна не смотрела в окно. Когда за ним тихо закрылась дверь, она уронила голову на стол и заплакала.
Как все глупо! Как глупо! Он устроился сюда на работу только из-за нее! Это же ясно как белый день. А она? Зачем она так жестко говорила с ним?
Ну, она же должна была разорвать! Чтобы раз и навсегда!
Но зачем так больно? Можно же было как-то иначе, жалея и его, и свои чувства?
Когда речь идет об окончательном разрыве, при чем здесь жалость? Наоборот, чем больнее, тем легче расстаться. Он возненавидит ее после этого разговора. Возненавидит и оставит.
Добилась чего хотела?
А чего она хотела?
Слезы душили, растравляли боль, вновь и вновь возвращая к недавнему разговору.
Но если такое раскаяние, не лучше ли догнать его, заплакать, сказать, что виновата?
Нет. Не лучше. Ну, догонит, ну, скажет. Все будет по-прежнему. И по-прежнему встанет вопрос: он или Игорь? Все! Выбор сделан. Победила пусть не любящая, не страстная, но относительно верная жена.
Татьяна усмехнулась сквозь слезы. Эх, Зойка! Насоветовала! «Отступление иногда лучшее решение всех проблем». Может быть, иногда и лучшее, но не с Аликом. С ним никакое отступление не поможет. За несколько дней не только нашел ее, но и устроился спортинструктором!
Вспомнив о работе Алика, Татьяна снова растерялась. Что же дальше? Как им пережить это лето? И ей, и ему? Лагерь не такой большой, и не сталкиваться друг с другом невозможно. Взрослый коллектив малочисленный, да и по работе общаться придется…
И тут вдруг стало легче. Легче от того, что он рядом, что он не уехал сегодня и не уедет завтра. Там, в своих самых несбыточных снах и мечтах, она так ждала его приезда! Так хотела его обнять! Это наяву, когда тучей набегали мысли, она боялась, что он приедет, что она вынуждена будет сказать ему…
Милый Шурка! А он повзрослел. Он говорил так ровно, так выдержанно! Зимой вряд ли этот разговор был бы таким.
Зимой… Как хорошо им было зимой!..
А зачем? Зачем она согласилась тогда все это начать? Думать нужно! Думать заранее о последствиях! Чтобы не причинять потом боль ни себе, ни другим.
– Татьяна Евгеньевна! Ребят поднимать? – В комнату заглянула вожатая Катя, строгая и серьезная.
Татьяна постаралась отвернуть заплаканное лицо.
– Да, конечно. Я и не заметила, что уже время.
– Это бывает. Тем более днем всегда так спать хочется! И почему в детстве не ценишь тихий час?
Катя была настроена философски, но Татьяна не поддержала разговора.
– Катюша, – попросила она, – ты сможешь сама сводить ребят на полдник? У меня что-то голова разболелась.
– Анальгинчик дать?
Да уйдет она когда-нибудь?
– Нет, спасибо, у меня есть. Поднимай детей, Катюша.
Корпус опустел – в столовую ребята бежали, как на праздник, без повторного приглашения. Татьяна успокоилась, умылась и привела себя в порядок.
Алику не обязательно догадываться о ее страданиях и сомнениях.
Как случилось, так случилось. В конце концов, у ее жестокости есть оправдание – больно не только ему, но и ей самой.
Насчет величины лагеря права оказалась Татьяна: хочешь, не хочешь, а сталкиваться приходилось. И довольно часто.
Отношения между ними установились не просто прохладные, а подчеркнуто никакие.
Этому здорово помогли обязанности, честно поделенные между Аликом и Романом. Роман предпочел взвалить на себя утреннюю зарядку со всем лагерем, а Алику досталось ведение секций в дневное время. Работа Романа заключалась всего в нескольких минутах, а у Алика была растянута на весь день, но Алика это устраивало больше.
Махать руками и ногами перед толпой ребятишек и толпой взрослых – такая перспектива его не прельщала, поэтому он с радостью принялся за тренировки футбольной, волейбольной и баскетбольной команд. На занятия в секциях ребята приходили самостоятельно, без воспитателей, и это был огромный плюс. С детьми Алик быстро нашел контакт и даже начал получать от работы какое-то моральное удовлетворение, тем более что вскоре команда Алика переиграла команду соседнего лагеря в футбольном матче с разгромным счетом 10:0.
С Татьяной Алик ежедневно сталкивался на летучках, но общаться там было не обязательно, только иногда, в тех случаях, когда нужно было отпросить от какого-нибудь мероприятия мальчишку или девчонку из ее отряда для тренировки в секции. В таких ситуациях разговаривать, конечно, приходилось, и часто без посторонних, с глазу на глаз.
Разговаривая, он смотрел поверх ее головы, называл только на вы и исключительно по имени-отчеству. Татьяна на вы разговаривала только при посторонних.
– Александр Родионович, у меня к вам вопрос…
Александр Родионович вежливо поднимал голову, но взглядами предпочитал не встречаться.
С глазу на глаз она по-прежнему говорила ему «ты», но это «ты» было знакомо равнодушным и даже несколько унизительным. Александром Родионовичем в эти минуты она его тоже не называла.
