— Но наверняка какого-нибудь мужчины. Прости мое невежество, но...
— Ты, стопроцентная американка, не знаешь, кто все это придумал?
— Я знаю только то, что мне надо для дела, — отмахнулась Карен.
— Так я расскажу тебе.
— Не стоит. Мне известно главное — на самом деле только женщина может быть символом свободы. Потому что она свободна в главном выборе — давать жизнь человеку или нет... И если она не хочет, то никакой мужчина не заставит ее родить. Даже если он посадит ее в клетку на весь срок беременности.
Майкл побледнел и вышел из комнаты.
Карен пожала плечами. Да что она такого сказала?
Фадден почти бежал мимо шумящей толпы по берегу Сены. Он был не в силах остановиться. Куда он бежит? Куда бежит теперь, когда сделал то, что хотел? Он проделал невероятную работу, чтобы избавиться от воспоминаний о прошлом. О той маленькой женщине, почти девочке, которая побыла в его жизни, а потом ушла из нее, исчезла с лица земли. Но из ниоткуда хватала его за горло и стискивала сердце все эти годы. Половину его жизни...
Он знал, что Элен была беременна. И хотел, чтобы она родила и осталась с ним. Но жизнь распорядилась иначе. Майкл провел рукой по подбородку и почувствовал под пальцами старый шрам. Рана на лице зажила, а ее след придавал ему особый шарм, но рана в сердце то и дело открывалась и кровоточила.
Ее забрали у него, отняли. И Майкл не знал, чьих рук это дело. Может быть, много раз думал он, Дикого Ветра, который невзлюбил его с первой встречи. Элен говорила, что ее дядя ненавидит всех белых за то, что те лишили его народ свободы, загнали в поселение. Да, их там кормили, одевали, учили детей, помогали жить. Но кто их просил это делать! — возмущался старый индеец.
...В ту жаркую ночь Майкл очнулся на дороге, ведущей в сторону Юрики. Все тело болело, лицо саднило. Он прижал руку к щеке и в свете Луны увидел кровь на ладони.
Кругом ни души. Где-то вдали кричали койоты, шурша крыльями, пролетела сова. В теплом ночном воздухе он ощущал запах крови. Собственной крови...
Понемногу приходя в себя, Майкл начал вспоминать. Они ехали с Элен на лошадях... А куда они ехали? Ах да, они хотели оставить лошадей на пастбище и пересесть в машину.
Он огляделся. Никого... Ни Элен, ни лошадей. А машина? До нее ему пешком идти и идти, сообразил Майкл, с трудом поднимаясь на ноги.
Горячая волна крови ударила в виски, и ему с трудом удалось сдержать стон. Он сейчас в центре Парижа, пытался убедить себя Майкл, далеко от Скотт-Вэлли...
Тогда он не посмел искать ее. Ему намекнули: Элен Диксон несовершеннолетняя, а что происходит с соблазнителями, Майкл Фадден знал...
Верил ли он, что она жива? Хотел бы верить. Но одно он знал совершенно точно — никогда в жизни ему не удастся ее найти. У индейцев свое отношение к белым, и если они решили, что Элен Диксон не быть с Майклом Фадденом, значит, так и будет.
А его ребенок?
И про него ему никогда не удастся узнать. Никогда...
Майкл с трудом пережил то страшное время. Он вытаскивал себя из этой трагедии с еще большим трудом, чем из вьетнамской войны. Из войны было проще себя вытащить. Не он один в ней увяз и не он ее начал. На войне все просто выполняли чей-то приказ. Но с Элен Диксон ты все сделал сам, в который уже раз упрекал себя Майкл. Кому теперь докажешь, что любил ее больше жизни?
В порыве бессильной ярости Майкл сжег тогда все картины, на которых была изображена Элен.
С тех пор он не мог писать и рисовать, как прежде. И однажды Майкл Фадден решил забросить искусство. Чем он только не занимался! Журналистикой, рекламным делом... Но стоило ему ночью закрыть глаза, в мозгу возникали картины, на которых была она, Элен. Она дразнила его, иссушала душу и мозг. И утром ему приходилось браться за карандаш и изображать то, что было продиктовано ему — кем? Ею? Неважно. А потом, чтобы не бередить душу, не смотреть в укоряющие глаза Элен, он снова хватал карандаш и водил им по рисунку, как малолетний ребенок.
Однажды он познакомился с интересной женщиной и позволил себе ненадолго увлечься ею. Но именно она в его отчаянных штрихах увидела новую технику.
— Майкл, это прекрасно. Это оригинально и будет хорошо продаваться...
Чуть позже он начал работать со штампами. Так родился художник-модернист Майкл Фадден. И стал знаменит. А благодаря галерее Тины Пазл и Карен Митчел, продавшей его портрет президента в Белый дом, он стал еще и богат.
Майкл остановился у парапета набережной Сены. По гладкой поверхности воды скользило суденышко. Он вдруг явственно ощутил эту гладкую поверхность. Прохладную, ласкающую... Как Карен, его Леди Либерти, которая даст ему свободу. Свободу от прошлого.
Он вдруг почувствовал невероятное желание обладать Карен. Нет, не только как мужчина способен обладать женщиной, а иначе. Постичь всю ее суть и обратить это открытие себе во благо. Ему не хотелось думать о том, чего хотела бы сама Карен. Для каждого человека точка отсчета — он сам. Майкл не сомневался в этом. Все, кто рядом, — способ и инструмент для обретения себя, для самовыражения.
Могло ли Майклу Фаддену прийти в голову, что и Карен точно так же могла бы сформулировать свое отношение к нему? Правда, она бы еще добавила, что только, когда оба партнера видят друг в друге такой «инструмент» и «способ», они достигают полного согласия.
Ни о чем таком Майкл не думал. У него в голове выстроилась цепочка: Карен, Леди Свобода, и он, Майкл Фадден. Настоящий, свободный... Свободный от прошлого и поверивший в будущее.
Он вздохнул и медленно пошел по набережной. Мимо летели машины, смеялись и галдели туристы, голоса гидов перекрывали шум большого города...
Внезапно Майкл остановился. Но если его ребенок жив, он уже перешагнул черту совершеннолетия. Да, в ознаменование этого события он отдаст, как и решил, заработанные выставкой деньги приюту... Непременно. И это будет правильно.
Фадден успокоился, его шаги стали ровнее. Он начал ощущать легкий аромат цветов, различать цвет женских волос, услышал, как шуршат пакетиками чипсов американские туристы. Запахи, звуки, цвета реальной жизни...
Майкл усмехнулся. Только что он был похож на телевизор с поврежденной антенной, когда пустой экран лишь мерцает серебристыми дрожащими полосами. А теперь антенна в порядке. На экране появилась реальная жизнь.
Генри Мизерби давно не ощущал такого подъема. После разговора с Джинни он ясно понял, как тоскливо и бессмысленно проводит свои дни. Женившись на Сьюзен, Генри думал, что присутствие в его жизни этой малоприятной женщины ничего не изменит. Несколько раз он пробовал вступать в связь с разными женщинами, но вскоре обнаружил, что слишком дорожит мнением общества. Стоило ему лишь подумать о своей репутации, о репутации фирмы, которой не один век, и очередная интрижка начинала казаться смешной и бессмысленной.
