только я захожу в комнату. – Ты не обижаешься?
– Все нормально, – поднимаю ладони вверх и пробегаю к своему шкафу, начиная торопливо переодеваться обратно в форму.
Токман следует за мной молчаливой тенью, но что-то мне подсказывает, что ее молчание – временное явление. Очень хочется, чтобы это продлилось как можно дольше. Слушать очередную порцию Катиных мыслей я сейчас просто не в состоянии. В голове такой бардак. Кажется, я окончательно запуталась.
Передвигаю вешалки от одной к другой, не в силах собраться и остановить взгляд хоть на чем-то.
– Так, вдох-выдох, – Катя перехватывает мою руку, – что еще произошло? – разворачивает меня к себе лицом и, громко вздохнув, достает из шкафа мой пиджак.
– Все нормально.
Смотрю сквозь Катю и немного резковато выхватываю из ее рук плечики.
– Просто прекрасно, – натягиваю на лицо улыбку и стаскиваю толстовку.
– Оно и видно, прости меня. Я была не права, не стоило всего этого говорить. Я немного помечтала и обрадовалась, если вы с Тимом…
– Нет никаких нас с Тимом, – повысив голос, обхожу Катюху стороной и не с первого раза расстегиваю пуговку на джинсах.
– Хорошо, – она кивает и снова оказывается передо мной. – Мир?
– Я с тобой не ругалась.
– Ты надулась.
– Я не дулась. Кать, блин, – снимаю джинсы и просовываю руку в колготину, – просто давай раз и навсегда закроем эту тему.
– Договорились. Я могила, – она так по-доброму улыбается, обхватывая мои плечи ладошками, что я просто не могу больше на нее не то что злиться, улыбка на лице сама собой прорисовывается.
Все же Токман – чудесный человек. Мне бы ее позитив и вот эту легкость…
– Ты сейчас на допы?
– Ага. Музыкальная литература.
– Серьезно? – она хрюкает от смеха. – Прости, но промолчать я не смогу. Мой братец тоже идет, получается? Он же там на второй минуте уснет.
– Нет, он попросил сказать, что приболел.
– Халявит, короче. Кстати, пошли вечером на коньках кататься?
– Давай, – завязываю галстук-бант и, подтянув гольфы, забираю со стола нотную тетрадь.
– Тогда я тебя жду.
– У тебя сегодня нет занятий?
Катька заваливается на кровать, закидывая ногу на ногу, и морщит нос.
– Есть, но мне лень. В принципе, я подумала и решила, что и так прекрасно говорю по-французски. В бутиках меня понимают. Так что от одного ма-а-а-ленького выходного ничего не случится.
– Ясно, – поправляю волосы и, накинув пальто, уверенно шагаю во второй корпус.
Уже на подходе к кабинету понимаю, что оставила телефон в джинсах. Ладно, возвращаться за ним уже нет времени.
Занимаю свое место. Снова зачем-то трогаю волосы, хотя лежат они и так идеально.
Алия Германовна заходит в класс через минуту после меня. Она в строгом черном костюме и с, как всегда, идеально прямой спиной.
– Арина, почему ты одна?
Отсутствие Тима, который сюда отродясь не ходил, она все же замечает. Видимо, весь педсостав уже оповестили о милом «тандеме».
– Он чем-то отравился, – выпаливаю первое, что приходит в голову.
– Ясно, – делает пометку в своем блокноте.
Бросаю взгляд на окно и на какое-то время выпадаю из реальности. Мне никак не дают покоя его слова. И ведь ничего сверхъестественного он не сказал. Если бы на моем месте оказалась Катя, то гордо бы заявила, что каждая буковка из сказанного – правда.
Я же красивая? Красивая…
Поворачиваю голову к доске, и на первых порах даже приходится напрячь слух, чтобы сообразить, о чем вообще говорит преподаватель.
– Бах написал более ста пятидесяти хоральных прелюдий, большинство из которых заключено в четырех сборниках. Особое место среди них занимает «Органная книжечка»…
Ста пятидесяти… Записываю в тетрадь, а потом зачем-то делаю пометку на полях в виде сердечка. Жуть, зачеркиваю свою наскальную живопись и, прикусив колпачок ручки, возвращаю внимание к рассказу преподавателя.
Хотя мозг совершенно отказывается воспринимать человеческую речь. Я полностью провалилась в свои мысли и никак не могу из них выпутаться. В голове, кажется, один Азарин и его выходки…
Час проходит мгновенно. И, честно говоря, я очень хочу поскорее оказаться рядом с болтливой Катей, с которой у меня не будет времени размусоливать поступки Тима.
– Арина, – Алия Германовна притормаживает меня у двери, – отнеси, пожалуйста, ноты в актовый зал. Там открыто. Положи в верхний ящик стола за сценой. Завтра с раннего утра прогон программы к Восьмому марта. Кстати, может, ты тоже хочешь принять участие?
– Я об этом даже не думала.
– Подумай.
Алия улыбается и прямо при мне снимает туфли. Ставит их под стол и вытаскивает из шкафа высокие сапоги на тонком каблуке.
– Я уже опаздываю, – вжикает змейкой на голенище. – Идем сегодня с мужем в оперу.
– Хорошего вам вечера, – улыбаюсь и плетусь на первый этаж, прижимая к груди папку с нотами.
Актовый зал здесь огромный, поэтому находится в дальнем крыле, в принципе, почти весь его и занимает.
Дверь мне поддается сразу, она действительно открыта. Пересекаю зал в проходе между кресел и, заглянув за штору, напарываюсь взглядом на стол. Засовываю папку в ящик, и, как только я это делаю, свет гаснет.
Вздрагиваю, в ужасе осматривая повисшую надо мной темноту.
– Кто здесь? – отодвигаю занавес и выглядываю в зал.
Тишина. Кажется, я действительно тут одна.
Обшариваю карманы в поисках телефона, который я забыла в комнате.
Формирующийся в груди страх начинает медленно разрастаться. Не сказать, что я до ужаса боюсь темноты, но есть в ней что-то пугающее. По крайней мере, богатое воображение и сборник просмотренных за жизнь ужастиков никто не отменял.
Рысью бегу к двери. Один плюс, что в окна падает свет расставленных по периметру здания фонарей, мало-мальски освещая зал.
Дергаю ручку двери и вздрагиваю от понимания, что она закрыта.
Это какой-то прикол, совпадение?
Может, это очередная проделка Тима?
– Азарин, если ты где-то тут, я тебя убью, – говорю громко и вслушиваюсь в тишину.
