для того, чтобы жить в сообществе с другими…
— И я верю в это.
— «Негоже человеку быть одному» — это то, что ты процитировал из второй книги Бытия, я полагаю.
Я скриплю зубами, расстроенный ее воспоминаниями.
— И я почти уверена, что Бог говорил не о том, чтобы завести собаку.
— Я собираюсь проверить Эллиот.
— Конечно. — Ее голос звучит слишком гордо.
Я направляюсь в комнату Эллиот, радуясь возможности уйти от жара допроса Бетани. Она права, я действительно читал проповедь на тему одиночества, брака и жизни в обществе с другими, и она бросила мои слова — нет, слова Бога — прямо мне в лицо. Я не могу спорить с…
— Как думаешь, у меня когда-нибудь будет мама?
Я все еще был в коридоре, когда услышал вопрос Эллиот.
Эшли издает разочарованный звук.
— Мне жаль, коротышка. Книга называлась «Дети совы», я понятия не имела, что речь пойдет о маме-сове.
— Это одна из моих любимых, — говорит Эллиот, затем зевает. — Потому что в конце мама-сова возвращается домой.
— Ты убиваешь меня, малышка, — бормочет Эш. — Знаешь, не все мамы такие классные. Некоторые из них — полные идиотки.
Я съеживаюсь от выбора слов Эшли, но меня больше интересует содержание разговора. Я наклоняюсь ближе, чтобы послушать.
— Твоя мама была злой?
— Да. И хотя я не разговаривала с ней, черт… наверное, лет восемь, готова поспорить, что она все еще злая.
— Что она сделала?
— Ну…
Бетани застает меня в коридоре, и я прикладываю палец к губам. Она кивает и присоединяется ко мне, не доходя до двери Эллиот.
— У моих мамы и папы было много правил. Действительно жестких правил, которым нужно было следовать.
— Например, каких?
— Дай подумать… ну, одна вещь, которую я помню, это то, что мне не разрешали смотреть телевизор или сидеть за компьютером, если только это не было связано со школой.
— Никаких мультиков?
— Да, никаких мультиков. Я должна была съедать всю еду на своей тарелке за каждый прием пищи, даже если меня тошнило, и если я ее не ела, то находила ее на своей тарелке во время следующего приема пищи, и следующего, и следующего, пока не съедала ее.
— Даже если это была брюссельская капуста?
— Да. Отвратительно, правда?
Я ловлю взгляд Бетани. Она хмурится, выражение ее лица совпадает с моим собственным. Родители Эшли очень похожи на моих, но, возможно, еще хуже.
— Моя мама обычно шлепала меня за то, что я проливала воду на ковер. Она была гораздо строже ко мне, чем мой отец.
— Мой папа отправляет меня в угол в наказание, когда я не подчиняюсь.
— Угол звучит не так уж плохо.
— Иногда он сам себя наказывает.
Что?
— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Эшли.
Я умираю от желания это услышать, поэтому наклоняюсь ближе.
— Он долго сидит, просто уставившись в стену. Прямо как я в углу.
Пока она произносит эти слова, я смотрю на нашу с Мэгги свадебную фотографию, висящую в коридоре. Мы были так счастливы, впереди нас ждало будущее. Если бы я только знал тогда, что у нашего счастья есть временная шкала. Очень короткий срок…
Бетани тихо прочищает горло. Когда смотрю на нее, то вижу, что подтвердил наблюдение Эллиот. Я не смотрю просто на стену — я теряюсь в фотографиях Мэгги. Дольше, чем, думал, и Эллиот замечает это.
— Вот в чем дело, — говорит Эшли. — Большинство вещей, которые дети ненавидят, взрослые любят. Вот, например тебе не нравится ложиться спать, но знаешь что? Взрослые любят поспать. И ты, наверное, не любишь кофе, но взрослые его обожают. Может быть, твоему отцу нравится брать передышку. Это, вероятно, делает его счастливым.
Так странно слышать слово «счастливый», произнесенное с такой грустью.
— Я не думаю, что мой папа счастлив. Он всегда усталый, и когда смотрит в стену, то выглядит грустным. Он много думает о моей маме.
— Он очень любит твою маму. Женщине должно очень повезти с такой любовью. Ты, юная леди, бери урок, хорошо? Никогда не соглашайся на меньшее, чем та любовь, которую твой папа питает к твоей маме. Он великий человек.
Раздается шуршание простыней, затем щелчок выключателя.
— Тебе лучше ложиться спать, или твой папа может наказать меня.
Я улыбаюсь.
— Разве ты не собираешься помолиться? — говорит Эллиот.
Наступает минута молчания. Интересно, собирается ли Эшли позвать меня или извиниться, но затем я слышу в ее голосе мягкость, которую я никогда раньше от нее не слышал.
— Дорогой Боже, спасибо тебе за Эллиот и за то, какая она храбрая девочка. Спасибо тебе за ее отца и за любовь, которую он ей дарит, за пример, который подает ей. Спасибо тебе за тетю Бетани и за то, как сильно она любит тратить свои деньги. — Она делает паузу. — И если бы ты нашел в себе силы, Господи, подарить Джимми Паркеру неприятный случай вшей или грибок на ногах, мы были бы вечно благодарны. Аминь.
Бетани тихо хихикает, а я с улыбкой смотрю на свои ноги.
— Спокойной ночи, коротышка.
Моя дочь сильно зевает, а затем шепчет:
— Спокойной ночи.
Эшли направляется к выходу из комнаты, но перед уходом останавливается, оглядываясь еще раз с мягкой улыбкой. Я сжимаю руки в кулаки, чтобы не притянуть ее к себе и крепко не обнять. Я переполнен благодарностью за тот момент, который она только что пережила с Эллиот, за ее честность и за то, что она дала моей дочери выговориться. Эллиот никогда не рассказывала мне об этих вещах.
Эшли выходит в коридор и видит, что мы прячемся. Она вздрагивает от неожиданности и шепчет:
— Господи, черт! — Положив руку на грудь, она тяжело дышит. — Вы, придурки, напугали меня до чертиков.
Бетани обнимает свою подругу.
— Только Эш может выпалить три ругательства и одно богохульство за считанные секунды.
— Как долго вы, извращенцы, здесь торчите?
Бетани открывает рот, чтобы ответить, но я опережаю ее, сказав:
— Ненадолго. Всего несколько секунд.
Моя невестка качает головой.
Ладно, ладно, может быть, иногда я вру.
ГЛАВА 9
ЭШЛИ
— Сторми! — В понедельник днем я роюсь в своем шкафу, готовая прибить свою соседку по комнате. Снова. — Ты взяла мои кожаные шорты!
Где они, черт возьми? Я забрала из химчистки на прошлой неделе и клянусь, что повесила их прямо здесь, между моими беззадыми штанами и кожаным поводком.
— Сторми!
— Что?
Я поворачиваю голову и вижу ее в дверях, выглядящую раздраженной. Добро пожаловать в клуб, сучка.
— Ты взяла мои кожаные шорты?
— Я одолжила их в пятницу, но, кажется, вернула
