Месяц назад мы переехали к Андрею. На Фонтанку. Неуютная, нескладная квартира с пыльными вытянутыми окнами, в которых скучало мутное солнце, с ванной посреди кухни и потолками настолько высокими и надменными, что, когда я разглядывала лепнину на них, кружилась голова.
Конец августа выдался теплым и сухим, ничто не напоминало о том, что лето прошло. Мы засиживались на балконе до поздней ночи, а низкое небо, перечерченное млечным путем, осыпалось звездами, и не хотелось думать о коробках и сумках, загромоздивших коридоры. Разобрать их не доходили руки. Я устраивалась в шезлонге на балконе, куталась в причудливое ажурное тряпье. Квартира досталась Андрею от бабки в наследство с многократным эхом пустых комнат, фарфоровыми пудреницами, статуэтками, этажерками, с неистребимым запахом полыни и сырости, запахом прошлого века. Но все тогда было в радость, и каждый день, проведенный порознь, сулил встречу вечером, от этого легки были дни, так светлы, как прогулка по летнему утреннему лесу.
Андрей часто задерживался на работе, но случалось, появлялся раньше, и мы делились новостями в прихожей и подолгу не отходили друг от друга, спохватившись, вдруг удивлялись:
– Что это мы стоим-то?
Как-то вечером я допоздна ожидала его, перечитывая РЛЭ.[1] Андрей настаивал, чтобы я начинала учиться летать на «Яке».
– В кабину не пущу, пока не прочитаешь и не выучишь. Надо все знать, прежде чем на кнопочки жать, – говорил он, а я прочно застряла на первой странице, который день заучивая основные геометрические данные самолета, его высоту, длину, оперение и тип щитка.
– Хорошо еще, что моим возлюбленным не оказался патологоанатом, – вздыхала я про себя. – Страшно даже представить, что бы я сейчас изучала.
Вдруг я услышала:
– Так! Зеркало повесим здесь, а тут у двери поставим полку для обуви.
Я вышла из комнаты. Высокая немолодая блондинка расхаживала по прихожей, за ее спиной маячила фигура Андрея. Горел ее красный рот, несовершенством мира были изумлены ломаные брови, нос загнулся острым клювом. Она не говорила, а клевала воздух.
– Здравствуйте, – сказала я.
– Мама, это Марина. Я тебе рассказывал. – Андрей слабо улыбнулся.
– Да? – Она смотрела на меня, не мигая несколько секунд, словно метила куда клюнуть, но тут же отвернулась и энергично проследовала в комнату, на ходу распоряжаясь: – Нет, нет. Шкаф сюда не подходит, передвинь его. Слышишь, сын? Сервант поставь к окну. У меня мало времени – такси ждет. Ты же знаешь, ковры – это не модно. Убери, – ее голос звенел в пустых комнатах, в кухне, густел удушливый запах ее духов, вытесняя меня. – Почему посуду не выставил? Где мой сервиз? Я заеду на следующей неделе, приведи квартиру в божеский вид.
Уходя, она понизила голос до ядовитого шепота:
– Я надеюсь, сын, ты не собираешься ее прописывать?
– Ну, мама, – застонал Андрей, – причем здесь...
– Притом, – ответила она, – не будь наивным. То был вечер первой размолвки. Я молча и остервенело терла сковородку, словно собиралась протереть дырку. Андрей включил компьютер, просматривал документы и курил в своей комнате, чего никогда себе раньше не позволял. Оправдываться он не любил и не умел. Поджаривая курицу, я решила для себя раз и навсегда, что выбрала Андрея, а не его маму, и убедила себя в необходимости просто примириться с ее существованием. Свое решение я подтвердила делом: перемыла и разложила на полке серванта мамин сервиз, претенциозный, заносчивый и безвкусный, с витыми ручками на чашках и перламутровыми боками, а затем позвала Андрея на кухню:
– Давай ужинать.
Он заметил перемены, благодарно улыбнулся и поцеловал меня в макушку:
– Какая ты умница.
– А как твою маму зовут?
– Александра Петровна, – с тяжелым вздохом ответил он.
Больше мы о ней не заговаривали. Был поздний вечер. В окна застучал дождь, я бросилась на балкон за книгой и сигаретами, забытыми на столике, а когда вернулась, Андрей обнял меня:
– Любимая, иди ко мне.
Его голос был неузнаваем. Он смотрел сквозь меня, как смотрят слепые. Он хотел меня так, как, видимо, никогда прежде. Он не мог ждать, поспешно стягивая с меня белье, одновременно расстегнул ширинку. Так, зачастую, в мужчинах благодарность перерождается в желание. Острое желание. Дребезжала посуда на кухонном столе, аккомпанируя моим стонам. В распахнутую балконную дверь рвался ветер, летели дождевые брызги на пол.
Предаваться любви можно по-разному. Торопливо и пошло, с пафосом и хищно. Можно насыщаться сексом, жадно и не жуя, как голодные псы глотают куски мяса. Андрей любил красиво и без устали, как летал, словно ему не стоило никаких физических усилий двигаться во мне, опрокинутой на стол. А я обхватила ступнями его шею и поражалась ярким и частым оргазмам, которые, как всполохи – небо, освещали меня изнутри.
Ночью он впервые взял меня в свой полет. Впервые во сне я не чувствовала отчужденности, часто просыпалась и снова засыпала в его крепких объятиях. Мы не расставались до утра. Может быть, и он увидел во сне, как двигались наши кисти, и два тела, как одна большая серебряная рыба, погружаются в кромешную тьму ночного небесного океана.
Утром мы не пошли на работу. Мы проспали. Я несколько раз набирала номер офиса, но местная АТС переключала меня на отдел продаж, затем на проходную, и я беспечно забросила попытки. Катя была в отпуске, а с Ириной я надеялась объясниться завтра. В отсутствии Кати она целыми днями шила блузки и платья.
Андрей позвонил секретарше и перенес встречи на следующий день, потому что сегодня должен провести день с важным заказчиком. Так он и поступил. Весь день он провел со мной в постели, и я всякий раз важно заказывала крепко трахнуть меня, на что он серьезно отвечал:
– До подписания договора я не уполномочен начинать работы по вашему заказу.
И мы составляли предположительную версию подобного договора. И пили чай на балконе. И ползали на коленках по полу, скатывая пыльные бабушкины ковры. С того дня мы стали целиком принадлежать друг другу, жить в том внешне незаметном созвучии, когда чувствуешь время возвращения любимого, его неудачу и покупаешь на вечер такой же сорт хлеба, что и он, и ту же газету.
На следующий день я обнаружила на своем столе докладную записку. На имя директора. До его, директора, сведения доводилось, что я, сотрудник отдела дизайна, не явилась на работу. Далее шел длинный список моих должностных прегрешений. Внизу размашистая подпись: Елагина Катя. Я не удержалась от улыбки. И здесь она – Катя, а не Екатерина Семеновна. Она прервала отпуск. Фирма нуждалась в ней, и она не оставила ее своим радением.
