Она судорожно вздохнула, опалила Богдана дерзким взглядом и выдала скорее окружающим, чем ему:
— С Андрюшиным отцовством мы, к счастью, все выяснили. А мне вот до сих пор интересно, почему я единственная из них всех узнала о том, что мы с Женей родные только по матери, через много лет и от тебя!
— Юлька… — вздохнул Богдан и глянул на остальных.
Семейство замерло в немой сцене номер два. И только Стефания хлопала изящными темными ресницами, открывая и закрывая рот. Потом она прокашлялась и подала голос:
— Я тоже не знала. Потому… не единственная.
И она повернула лицо с выражением крайнего удивления на нем к Андрею Никитичу, прошептав:
— Ничего себе индийское кино.
— Да уж есть немного, — согласился Малич. — Только если бы наш Роман Романович не был так неприлично богат, ну или если бы ему в голову однажды не пришла идея заполучить Женьку, то никто никогда ничего бы и не узнал. Но уже как есть… — он посмотрел на Юльку и спросил: — И вот от того, что сейчас ты знаешь — что-то изменилось? Для тебя — изменилось?
— Нет. Но ведь и для тебя не должно меняться… отношение к Андрею и ко мне… Даже если ты сердишься. Это несправедливо — то, что вы нас заставляете оправдываться.
— Я вовсе не прошу тебя оправдываться, — удивленно сказал Андрей Никитич. — И это не влияет на мое отношение к тебе и внуку. Но ты же не можешь не понимать, что творится во дворе.
— Валить оттуда надо, — поддакнул Богдан.
— Вообще-то, Андрюша, — усмехнулась Стефания, похлопав мужа по руке и, очевидно, решив все же установить равенство сил путем поддержки Юльки, — когда в вашем дворе появилась я, творилось и не такое. Потому вовсе не следует делать из мухи слона.
— Вообще-то, даже ты должна бы уже знать, что я спокойно отношусь к любым видам мух, — проговорил Малич. — Но видимо, все же старею. Я думал, тут Богдана воспитывать надо, а оказывается, это Юлька все еще никак не выйдет из школьного возраста.
— Ну это вы чересчур, Андрей Никитич, — возразил Богдан. — И мы обязательно сами во всем разберемся.
— У вас самих это очень долго получается, — подал голос Роман Романович, с любопытством наблюдавший за происходящим. Он, стоя за Жениным креслом, приобнял ее за плечи и периодически тырил ее чай. Признание тестя, что его чадо воспитано лучше, чем младшая из сестер Малич, заставило Моджеевского-старшего улыбнуться, но не комментировать — вполне хватило ума, однако прямо сейчас господин олигарх решил брать быка за рога и потому спросил в лоб: — Что там с разводом, а?
— Они же не блох ловят, Ром, — вздохнула Женя.
— Блохи меня не интересуют. Меня интересует, когда будет результат.
— И на какой результат вы рассчитываете, Роман Романович? — ровно спросила Юля, окончательно желая только одного — прямо сейчас выйти в окно. Ну просто потому что там воздух, море и самый короткий путь на улицу. Первый этаж все-таки. А находиться здесь, чувствуя настойчивое давление семьи — попросту невыносимо.
— Штамп в твоем паспорте с его фамилией, — хохотнул тот, ткнув перстом указующим на Богдана.
— И мое мнение в данном вопросе уже вообще никого не интересует?
— Меня интересует! — заявил Моджеевский-младший.
— А ты не спрашиваешь. Ты ставишь перед фактом, — резко повернулась к нему Юлька. — Ты даже папу моего спросил, а меня — нет.
— Это ты мне сейчас отказываешь? — поинтересовался Богдан, и в комнате повисла напряженная тишина.
Юлька, будто затравленный зверек, переводила взгляд с одного члена семьи на другого, в ужасе осознавая, что сама спровоцировала. Он не мог этого не спросить. Не после всех ее воплей. А как объяснить, что она хоть и дура, но без него уже не сможет… при них при всех? Не хочет она при них. Разве это честно — при посторонних? То, что должно быть между двоими?
То, что должно быть совершенно не так.
Она не без труда сглотнула, облизнула пересохшие губы и сказала:
— Нет… нет, но… ты сам понимаешь, что у нас не самая простая ситуация. Не только жизненная, но и юридическая.
— Ну и прекрасно, — хмыкнул Богдан и повернулся к отцу. — Юристы работают. Это о разводе. И давайте на сегодня закончим. Если бы вы устроили подобное десять лет назад — оно было бы понятно. Но сейчас мы правда — сами разберемся. Даже если это кого-то из вас не устроит.
— Да лишь бы Ярославцева все устроило и он не ставил палки колеса, — развел руками Роман Романович. — Он на контакт идет?
— Очень своеобычным способом, — все еще приходя в себя после того, на что секунду назад согласилась, хотя и не думала соглашаться еще часом ранее, пробормотала Юля.
— Чего необычного-то? — удивился Богдан. — Миром не хочет. Я и не ждал, что будет легко.
— А что он за мной следить додумается — тоже ожидал?
— Так он и не следит. Я бы знал. Да и зачем оно ему сейчас-то?
— Откуда я знаю — зачем? Я вообще не понимаю, что у него с головой творится. На звонки мои не отвечает, зато приставил кого-то… я не знаю кого. Машина ездит по пятам, уже несколько дней наблюдаю. Хонда вишневая. Я в сад — она возле сада. Я в магазин — она возле магазина. Я на обед — она возле кафе стоит. Он, наверное, с ума сошел, у меня других объяснений нет.
— Мне кажется, мы тут уже все сошли с ума, — пробухтела себе под нос Женя.
— Да не он это, говорю тебе, — объяснял одновременно с ней Богдан. — Это люди Савелия.
— Да какого еще Савелия? Я не знаю никакого Савелия! — горячилась Юля, которой тоже было в пору в больничку. Имени Ющенко. Украинского советского психиатра. Одного из основателей биохимического направления психиатрии и что-то там еще про симпатические узлы животных и человека.
— Знаешь. Забыла просто. Это начальник моей службы безопасности.
— И какого черта он… — начала было Юлька и внезапно замолчала, оборвав себя на полуслове. Так и замерла с приоткрытым ртом и широко распахнутыми глазами смотрела на Моджеевского, ощущая совершенно нереальную пустоту в голове. Смотрела на него — и не верила. Ушам не верила. Ничему уже не верила. И самое страшное — ему не верила. Не мог же он на самом деле…
О том, что что-то не так, как ни странно, первым догадался Роман. Прокашлялся, нарушив в очередной раз повисшую тишину, и спросил Женю:
— Там еще ужинать не пора? Что Лена?
— Да у нее давно все готово. Это у нас тут… Трафальгарская битва.
А Богдан, глядя Юле прямо в лицо, проговорил:
— Такого черта, что я велел. Давно велел.
— Ясно, — Юля опустила голову, растерла глаза ладонью, а когда снова посмотрела на Богдана, то почти безмятежно улыбалась. И даже вполне спокойно проговаривала слова, которые нужно было сказать: — На ужин я не остаюсь, простите. Я… нам с Андрюшей домой надо. Слишком многообразным был вечер.
— Значит, сейчас поедем, — кивнул Богдан.
— Сбегаете, — глядя на них, добродушно усмехнулся Андрей Никитич.
— Сами довели, — вздохнула следом Женя.
— Ничего подобного, — отрезала Юлька, улыбнувшись еще шире. — Мы в состоянии себя довести, не прибегая к чужой помощи. И поверьте, куда качественнее вашего. Верно, Богдан?
— Да мы вообще талантливые, — подтвердил тот.
— Можно и так сказать, — неожиданно устало согласилась она. И добавила: — Я за Андреем. Извините.
И с этими словами исчезла из эфира, будто бы единственное, чего она хотела, — это как можно скорее стереть себя с глаз окружающих членов семьи. После всего этого унижения ей мало что еще оставалось. Больше она уже почти ничего не говорила. Прощание с отцом вышло на редкость неловким. То, что папа оставался здесь, с «правильными» родственниками, просто ужинать, сейчас представлялось ей скорее поблажкой, возможностью перевести дыхание, чем определяло для Юли его близость с Моджеевскими-старшими в противовес сегодняшнему «избиению младенца». Но об этом она действительно не думала. Не до того.
В голове шумело и сквозь этот шум пробивалось другое. Ни моря, ни воздуха. Ни воспоминаний, пусть Богдан и считал их слишком маленькими и незначительными. Ей было плохо. Почти как в тот день, когда он впервые выбил почву у нее из-под ног, наговорив о Женьке столько гадостей, что она еще долго приходила в себя. Ему это на редкость удавалось — лишать ее точки соприкосновения с землей и возможности опираться. Либо падать, либо в небо. Но в небо страшно, а падать — больно.
