рубанулась на до и после, я засыпал в комнате на шесть пацанов и под подушкой держал вырезку из газеты – фотку Коваля в одной из статей о благотворительности, он нашему детдому помогал, меценат.
Его боготворили, он даже на праздник к нам приехал, на женский день. Он говорил со сцены, а я в кулисах медленно шагал к нему с кухонным ножом.
Меня наша повариха остановила, которая баловалась, подбрасывая в утреннюю овсянку жучков.
— Не будь дураком, – сказала она тогда и нож у меня выхватила, — месть – это когда красиво, это когда холодно, Демьян, чтобы застыла кровь. Не на горячую голову. Учись у дураков.
Позже я узнал, что она была принудчицей, в нашем детдоме отбывала часть срока за то, что убила из ревности мужа.
Но тогда я поверил ей, дураком не стал. И три года был рядом с Ковалем – убийцей моих родителей, шагал с ним рука об руку, чтобы подать долгожданное холодное блюдо.
Вот только у этого ублюдка есть ангел-дочь. Которая моей быть должна, и в свадебном платье, и спустя годы, когда за стеной детская комната, и спят наши мелкие, а она кричит подо мной, каждую ночь, и у нас не кровать, а распятие.
Я влип. По уши.
— Демьян, за сотрудничество. Дочь я отдам, но не тебе, ты же понимаешь, – Коваль усмехнулся и подошел ближе. — А ты, значит, дочь мою хочешь?
— Хочу, – ответил честно и покрутился в кресле, поднял бокал. — А что? Ты против?
— Ты сам понимаешь, – он отпил. — Отношения нужно налаживать, и мои дочери – они хорошее вложение. Даже лучше денег, Демьян. Тебе Алину не отдам. Зачем мне ваша влюбленная каша?
Хмыкнул.
В армии тоже была каша. И тоже с жучками.
Тогда я и понял, что некоторым – им нравится просто, стоять и смотреть, проглотишь ты и или восстанешь. Восстать против тех, кто сильнее морально, кто может в плинтус тебя закатать – это почти как феникс из пепла, выдумка, легенда, мечта.
И вот я вставал. Вместе с автоматом. Армия и потом горячие точки, я воспитывал, взращивал в себе зло, если оно не дано с рождения – его можно почувствовать, спустя годы, сотни выстрелов – так, наверное, правильно, так хорошо, истреблять терроризм и шагать под пулями – это бодрит.
—Нет, – сказал Ковалю. — Уймись. Дочери – не товар. И Алина моя.
— Ты меня учить будешь? – Коваль вскинул брови. — Демьян, я мелочиться не буду, даже если ты хороший партнер. Я убью
Родителей моих убили просто потому, что они оказались свидетелями. Делишек Коваля. Обычная счастливая семья с малолетним сыном, по будням работа, на выходных парк отдыха, средний достаток, планы на будущее и любовь.
Тогда была любовь не половиной, она была целой, крупной такой, мощной, помню мамины глаза, и мутнеет взгляд, и в носу свербит.
Их убил Коваль, его люди, и я хотел эту месть растянуть надолго, как советовала мне добрая повариха, я три года его доверие зарабатывал, чтобы потом с ножом в спину, по классике.
Но влюбился в его дочь.
И...отпустить не смогу, наверное, не простить и помнить, имея шанс терпеть и не трогать его, в конце моего тоннеля свет появился, и это она.
— Я против, – отпил виски, — она не хочет замуж за твоего мудака-конкурента, Коваль. Она моя. Я так сказал.
— Чего ты сказал? – Коваль брякнул стаканом по столу, и двинулся на меня, я встал с кресла. Он рявкнул. — Дочери – мои ресурсы. Алину ты никогда не получишь, никогда. Смирись, Демьян, я...
Он не договорил.
Потому, что я ударил его квадратной бутылкой виски по башке.
И ударил, вложив всю свою дурную силу.
Коваль упал мне в ноги.
Сжал бутылку и наклонился. Прислушался.
Я мечтал, ночами в детдоме ему дыхание оборвать, я хотел, я планировал, ждал, но чтобы вот так...спонтанно?
Он не дышит.
Затылком на полу, и под ним расплывается красная лужа.
Мертв, всё?
Пощупал пульс. И не поверил, когда ничего не услышал, нет биения сердца, он всё, я годами мечтал это сделать, но терпел, и... убил все-таки?
Его дочь не товар.
И мои родители – не маленькая неувязочка, которую нужно убрать.
— Ты получил свое, Коваль, – выдохнул.
И снова не поверил. Мой враг с пробитой головой у моих ног валяется.
А в дверь стучат.
Выпрямился и отпил виски, распахнул дверь. Вышел в коридор.
— Демьян, – Алина отшатнулась, у меня лицо, как маска, наверное – африканская, устрашающая. Алина сцепила руки перед собой. — Можно мне к папе?
— Нет, – оглянулся на закрытый кабинет. Ровно выговорил. — Мы пока заняты.
В коридоре темно, свет падает из холла, слабо раскрашивает ее лицо голубой краской. Она топчется на месте, теребит спадающие на грудь черные волосы и кусает губы.
— Меня в универе называли черной вдовой, – сказала она и посмотрела прямо на меня, — все мои парни... они пропадали. Это ты?
Я ли их убивал – ее вопрос накаляет воздух между нами.
Кивнул.
Она ведь сама уже поняла.
— Все верно, Алина, – шагнул к ней и толкнул, прижал к стене телом и за шею поднял ее бледное лицо к себе. — Что? Снова монстром меня считаешь? Да. Я такой.
Она дернулась, я сжал крепче, она замерла в моих руках, темными глазами впилась в лицо.
— Я хочу поговорить с папой, – глухо выдохнула.
— Папа занят, Алина, – это я сказал сразу. Не подумав. Не ощутив вины за собой, лишь горькую радость.
Я убил его. Человека, который лишил меня родителей. Я три года был рядом.
И Коваль сдох, сдох наконец-то, но об этом никто не узнает, особенно – его дочь.
Она же не виновата. Ни в чем. В его грехах точно, она просто сладкая, вкусная, очень горячая, и я сдался тогда, и сейчас не сдержусь.
Расстегнул ее джинсы, она дернулась, вдавил ее в стену.
— Я же первым буду, Алина? – спросил и сдернул джинсы по узким бедрам, схватил ее за волосы, заставляя смотреть прямо на меня.
В ее глазах огонь и холод, яркие вспышки, бликуют, и я поморщился от этого света, я не требую ее, я знаю, вижу и чувствую, что эта будущая женщина готова на ответ.
— Демьян, нет, дай
