спину.
Куда я бегу, не знаю. Только надеюсь, что Глеб еще здесь, в театре. Так глупо. Он уже живет своей жизнью, а я его перестала ждать, но сейчас бегу с травмой ноги и переживаю. Не хочу, чтобы он ушел, так и не посмотрев мне в глаза. Я тогда не успею его поблагодарить, а он сказать свою шутку.
Уже неважен вчерашний день, когда решила больше не звонить ему и не видеться. Словно перевернула эту страницу.
В зрительном зале уже пусто, все в гардеробе, забирают верхнюю одежду, ее с каждым днем становится все меньше и меньше. Спускаюсь вниз, там несколько человек, и они смотрят на меня удивленно. Мой костюм говорит о том, что я та, кого они видели на сцене, но не могут понять, кем я там была и что танцевала. В Большом театре для таких людей есть отдельное место – кордебалет. Здесь же – массовка? Я не знаю. Эти мысли и вопросы мне сейчас не нужны.
Выбегаю на улицу. Там смеркается. Глазами ищу его, но все бесполезно. Устало хочется опуститься вниз и закрыть руками лицо. Не расплакаться, нет. Просто стало грустно от того, что не успела.
Обратно иду к черному входу. Там, внутри, еще зрители, самые последние, которые не спешат. Может, их никто не ждет дома? А может, им просто нравится быть в стенах театра.
Глеб стоит облокотившись о кирпичную стену. Что-то читает в телефоне. Взгляд сосредоточен. Он скролит ленту, иногда хмыкает себе под нос, а потом на его лице озаряется улыбка. По-прежнему очаровательная.
Подхожу ближе. Он не сразу меня замечает. А я дала себе несколько секунд, чтобы перевести дыхание, а еще установку, что мне нельзя показывать свою травму. Он не должен меня жалеть. Никто не должен. Жалость – это плохо.
Глеб в черном классическом костюме и белоснежной рубашке. Он только из офиса или все-таки был на спектакле? Хочется верить, что последнее.
– Мне обычно дарят другие цветы, – близко не подхожу, сохраняя безопасное расстояние между нами. Но все равно улавливаю нотки любимого сандала и нежную мяту.
– Банальные ромашки? – он смотрит на меня исподлобья, все еще телефон в руках, а свет от небольшого экрана освещает его лицо. Оно кажется острым, контрастным. Но безумно красивым. Хочется обвести каждую тень на его лице.
– А ты, Навицкий, в своем репертуаре.
– Тебе не понравилось?
Молчу. И силюсь скрыть улыбку, которая вот-вот появится на губах.
– Это, вообще-то, первые цветы, которые я дарю, – разводит он в стороны руки, а мне уже хочется смеяться.
– Цветок.
– Неважно.
– Который питается мухами.
– И муравьями. Но у него красиво название – Дионея, м?
– И откуда ты только это узнал, – улыбку уже не скрываю. Глеб тоже.
– Продавец в цветочном. Милая такая девушка была. Еще долго рассказывала про уход. Оно очень любит солнце, не забудь. И поливать только дистиллированной водой. Погугли, в общем.
Мы снова молчим, но на этот раз глупо улыбаемся друг другу. Хочется подойти и обнять, прижаться и вдохнуть любимый сандал, чтобы на языке почувствовать нежную мяту.
Когда я смогу это сделать? И могу ли вообще? Если я первая перейду эту черту, что сделает и скажет Глеб?
– Спасибо, Глеб, – опускаю взгляд, чтобы он не смог прочитать там мои мысли.
Подхожу к двери и берусь за ручку. Между нами сейчас будет стена, как и все эти годы. Но у меня возникло непреодолимое желание сломать ее, разрушить, снести. Такое возможно?
– Ты была прекрасна, балеринка. Там, на сцене.
Я стою к нему спиной, и улыбка снова на моем лице. И ради его слов я готова снова упасть и танцевать через боль. А потом еще раз и еще.
– Эй, Апраксина, достань меня из черного списка. А то даже позвонить не могу. Неправильно так с мужем общаться.
Он отходит медленно, сначала спиной назад, а потом разворачивается и также медленно идет в сторону парковки. На его лице коварная и хищная улыбка.
– Почти бывшим, – отчего-то кричу я ему мой ответ. Он глупый, но хочется немного его позлить.
– Мы еще не доиграли, – не оборачиваясь ко мне, отвечает Глеб и скрывается за поворотом.
Мила.
Сегодня днем запланирована встреча с Мистером М. Раньше мы виделись довольно часто. Все, согласно его расписания. Запись только через секретаря. Исключение было наше с ним первое свидание, назовем его так, и последние встречи. За этот год мы сменили локацию. Теперь вместо его скучного и серого кабинета мы встречаемся в ресторанах. Иногда в кафе за чашкой кофе. Мистер М любит обычный американо. Но не раз заставала его за распитием сливочного рафа, ванильного капучино и, о, боже, айс-латте. Сделала вывод, что он тот еще кофеман. На мои предположения он лишь повел плечами и загадочно улыбнулся, прикрывая улыбку маленькой чашкой кофе. О Мистере М мало, что известно. Он весь окутан тайнами и загадками. Сначала мне казалось это интересным, даже забавным. Такой непознанный, неведомый мужчина, который помогает мне справиться с моими трудностями. Для кого-то они могут показаться глупыми и детскими, но не для него. Для Мистера М вообще нет глупых проблем.
Сегодня у нас небольшой ресторанчик на набережной недалеко от нового центрального района столицы, который уже во всю застраивают высотными домами под стилистику Даунтаун Манхеттен.
Только с парковками тут беда. Я ставлю свою машину рядом с машиной Мистера М, снова. Чуть не поцарапав ему крыло. Несколько раз чертыхнувшись, а потом поблагодарив Бога, я иду в сторону ресторана.
Мистер М сидит и смотрит в окно. Надеюсь, что он не видел, как моя машина чуть не оставила свой ярко-синий след на его белой сверкающей глади. Телефон уже отложил в сторону. И вообще, он весь задумчивый, грустный, если не груженный. Таким я вижу его впервые. И не знаю, как мне поступить. Расспрашивать его о случившемся нелепо, а проигнорировать такое его выражение лица невозможно.
– Что с тобой?
Я сажусь напротив и беру в руки бокал воды, что уже стоит на столе. Смущаюсь и опускаю глаза. Непривычно спрашивать его об этом.
– Да ничего.
– Ты сегодня грустный, в печали, – я понижаю свой голос до шепота.
– Это иногда случается. У людей. А я человек. Если ты, конечно, заметила.
– Язвишь.
Он оставляет мою реплику без ответа. Просто озвучивает заказ официанту, который только подошел к нашему столику.
– А я тут думала над твоими словами, – смотрю в упор, пытаясь уловить лучики в его глазах,
