— Что — мальца забрать хотите? Так не отдадим! Сейчас еще и ментов вызовем! — благодушие с круглого лица соседки как водой смыло. — Гриш! Гриша-а! Тут к нам чужаки ломятся!
Соседка на миг отступила, задвинулась в прихожую, начала звать какого-то мужчину — видимо, своего мужа.
Гриша появился. Отодвинул широченным плечом Алевтину, вышел в коридор, уставился на меня снизу вверх злобным бульдожьим взглядом:
— Чего надо, мужик?
— С Тиной поговорить. — Я не знал, смеяться мне или психовать.
В такие идиотские ситуации я, кажется, не попадал с тех пор, как побывал на армейской службе.
— Гриша, не надо! — Алевтина все же решила, что мордобой ей не интересен.
Григорий придерживался другого мнения.
— Идите внутрь, женщины. Мы тут сами перетрем.
— Не надо… — Соседка утянула Тину вглубь блока, прикрыла дверь.
Григорий заслонил собой ненадежную преграду.
— Уматывай! — бросил мне коротко.
— А то что? — я вдруг понял, что, если отступлю сейчас — сам себя перестану уважать. Да и мать моего ребенка до конца своих дней будет помнить, что я сыграл труса.
— А то покажу дорогу! — Гриша набычился, набрал в грудь воздуха, стиснул кулаки.
— А ты попробуй! — я расслабленно привалился спиной к противоположной стене, незаметно согнул колени, чтобы легко пружинить.
— Мужик! Ты сам напросился! — работяга двинулся ко мне с явным намерением схватить меня за шею, согнуть к полу и в таком виде поволочь к лестнице.
Я легко уклонился, перехватил его конечность. Когда-то мне не было равных в уличных драках! Опыт не пропьешь!
— Грабли не распускай! — предупредил толстяка насмешливо.
Тот взревел, вырвался, без замаха нацелился правой мне в челюсть. Я удачно увернулся от хука, отскочил в сторону, пользуясь растерянностью мужика, поставил ему подножку.
— А-а-а-ы-ы-ы!..
Григорий рухнул на бок, заревел, словно раненый лось.
— Ну? Продолжим? — я спокойно ждал, когда противник поднимется с пола.
Тут заветная дверь снова открылась, к поверженному борцу бросилась его благоверная:
— Гриш?! Гришенька! Это как он тебя так? Ты сильно ушибся?
— Отвали, дура!
— Идем, я тебе компресс холодный приложу! — не обращая внимания на недовольство супруга, женщина помогла ему подняться и поволокла за собой куда-то в темные глубины жилья.
На пороге снова появилась Алевтина. Сверкнула на меня огромными испуганными глазищами:
— Мне что — и в самом деле наряд вызывать? — проблеяла овечкой.
— Сына позови, Тина. Я с ним поговорить хочу. И с тобой хотел — по-человечески. А ты на меня соседа-бульдога натравила.
— Я не…
— Ты — да! Вышла бы сразу, шикнула бы на соседку, чтоб не мешала — не было бы всего этого безобразия! — я шагнул навстречу, уперся руками в дверные откосы, навис над Алевтиной, заглянул в глаза — близко-близко: — Не играй со мной, женщина! Я тебе не по зубам! И теперь я с тобой совсем по-другому разговаривать буду!
Женщина ответить ничего не успела: Никита выскользнул через неплотно прикрытую дверь сам. Увидел меня, заверещал счастливо:
— Папа! Папочка приехал! — и бросился ко мне.
Я наклонился, подхватил его подмышки, поднял на руки. Мелкий тут же обвил мою шею ручонками, прижался темечком к щеке, застенчиво оглянулся на мать: не злится ли?
Алевтина не злилась. У нее на глазах проступили слезы.
— Да, сынок, я же обещала тебе, что папа приедет… — выдавила она и шмыгнула носом.
— А чего мама плачет? — мелкий перевел взгляд на меня.
Я замялся, не зная, что сказать.
Сколько раз клялся себе, что никогда не стану обращать внимания на бабские слезы: уж больно легко женщины их льют! Разумеется: поплакала — и получила все, что хотела. Вот только сейчас… в груди стало как-то нехорошо. Я приказал себе собраться и не думать о Тине и ее переживаниях. Она обо мне ни разу за пять лет не подумала! И когда Никиту в Агранск увозила — тоже откровенно положила болт на меня и мое мнение.
— От радости, — ответила вместо меня Тина.
Угу. То-то я и смотрю: от счастья аж светится! Но мелкий поверил.
— Теперь мы будем жить все вместе? — выдал свою заветную мечту сын.
Я уставился на Алевтину. Она — на меня.
Я и не догадывался, как сложно порой отвечать на детские вопросы!
Алевтина в этот раз тоже не спешила мне помогать. Стояла, смотрела на нас огромными глазищами, давилась слезами и молчала.
Я решился:
— Сын, а ты хотел бы жить в Москве? У папы там большой-большой дом, а во дворе есть бассейн, в котором летом можно плавать.
Никита чуть отодвинулся, наморщил лобик:
— А мама с нами поедет?
Я отрицательно покачал головой:
— Нет, мама будет жить отдельно. Но мы будем ездить к ней в гости.
Мелкий тут же дернулся, начал вырываться:
— Пусти! Пусти! Я буду жить с мамой!
Губы мальчишки задрожали, из глаз хлынули слезы. Тина бросилась к нам, протянула к сыну руки, и он вцепился в нее, как детеныш обезьяны в ветку. Пытаться удержать Никиту означало бы спровоцировать еще больше шума и криков. Доводить и без того много пережившего мальчишку до истерики не хотелось. Я неохотно разжал руки и позволил Алевтине забрать ребенка.
Никита тут же спрятал лицо у нее на плече.
— Ну все, все, мой хороший. Успокойся. Мама с тобой. — Тина принялась поглаживать Никитку по спине, глядя через его плечо на меня. В глазах у нее плескались обида и отвращение. — Вот потому мы и уехали! Я сразу поняла, что ты нас разлучить решил! — заявила она. — Извини, в гости не приглашаю. Никите пора спать. Не знаю, как теперь смогу его уложить. Ты его напугал.
Твою мать! Начистить морду соседу оказалось куда проще, чем ответить на эти упреки! Я застыл, не в силах уйти и понимая, что оставаться смысла тоже нет. Нет, не так я представлял себе эту встречу! Не того ждал…
Видя, что я молчу, Алевтина развернулась и ушла в прихожую. Щелкнул дверной замок, отрезая меня — от сына, прошлое — от настоящего. Убивая надежду на то, что я сумею все уладить мирным путем.
Глядя на эту несчастную дверь из ДСП с облупившейся краской и разболтанной ржавой ручкой, я понял: Никиту мне Алевтина по собственной воле не отдаст. Только через суд.
Ах, как мне не хотелось туда обращаться!
Я надеялся избежать публичной огласки, скандала, статей в желтой прессе… достаточно они помыли мне кости, когда не стало Женьки.
— Твою ж налево! — я со злости хлопнул ладонью по стене так, что от боли загудели пальцы. Но эта боль немного отрезвила меня, разогнала мутную пелену перед глазами.
Стоять перед закрытыми дверями смысла не было. Направляясь к лифту, я достал мобильный и набрал номер адвоката:
— Юрий Ильич? Мне снова нужна ваша помощь, — начал без предисловий сразу, как услышал одышливый голос на другом конце провода.
— Все по тому же делу? — уточнил Гольштейн.
— Да. Мать ребенка увезла сына в Агранск, в какую-то облезлую общагу. Не хочу, чтобы Никита рос в таких условиях.
— И что вы намерены предпринять, Зиновий Фадеевич? — сделал вид, что не понимает причин моего звонка хитрый еврей.
Если скажу, что следующие слова дались мне легко — это будет ложью. Тем не менее, я решился и отступаться от своего не собирался:
— Я хочу, чтобы суд лишил Алевтину Сербову материнских прав.
— Ну, что ж. Посмотрим, что можно сделать, — немедленно согласился адвокат.
Так машина под названием «судебная власть» была запущена. Мне оставалось лишь время от времени заливать в нее топливо в виде дензнаков и ждать результата. Денег у меня хватало. Терпения… если б не беспокойство за Никиту, жизнь которого я пока никак не мог контролировать, терпения хватило бы тоже.
Но пока что-то изменить я был бессилен, и от этого злился. Ненавидел истово и яро шалаву, которая, вместо того чтобы сесть за стол переговоров и обсудить все спокойно, с ослиной тупостью отталкивала меня, пряталась за спинами соседей, за хлипкими дверями и даже за хрупкими плечами четырехлетнего ребенка!
