Я разворачиваюсь и возвращаюсь по коридору к офису Дона. Дверь все еще закрыта, но я могу различить перешептывающиеся за ней голоса.
Часы на противоположной стене похожи на школьные, с большими черными цифрами и подрагивающей секундной стрелкой.
Уже час пятнадцать. Прошел день после моего выпуска из средней школы и вот я здесь, не валяюсь на пляже и не отсыпаюсь с похмелья как все остальные. Я выполняю свадебные поручения, словно мне за это заплатят, в то время как моя мать лежит на своем ортопедическом матрасе,[2] шторы плотно задернуты, и спит. Она уверяет, что сон очень важен для ее творческого процесса.
И этого вполне достаточно, чтобы прочувствовать. То тихое, бурлящее пламя в моем желудке, которое всегда появляется, как только чаша весов перевешивает в ее пользу. Это либо чувство обиды, либо старая язва давала о себе знать, или же все это вместе. Музыка над моей головой становится громче, словно кто-то регулирует звук, и теперь меня оглушает песня в исполнении Барбры Стрейзанд. Я закидываю ногу на ногу, закрываю глаза и впиваюсь пальцами в ручки кресла. Еще несколько недель такого кошмара, говорю себе я, и точно с ума сойду.
После этого кто-то громко плюхается в кресло слева от меня, и из-за этого я стукаюсь боком об стену; от такой встряски я ударяю локоть об лепнину, прямо по косточке, и чувствую покалывание прямо до кончиков пальцев.
— Какого черта, — говорю я, отталкивая стену и готовясь снести голову идиоту-продавцу, решившему поудобнее устроиться рядом со мной. Мой локоть все еще ноет, и я чувствую, как моя шея начинает пылать: плохой знак. Я очень хорошо знаю свой характер.
Я поворачиваю голову и вижу, что это вовсе не продавец. Это парень с темными вьющимися волосами, примерно моего возраста, одетый в ярко-оранжевую футболку. И почему-то он улыбается.
— Эй там, — бодро говорит он: — Как делишки?
— Проблемы? — я огрызаюсь, потирая локоть.
— Проблемы?
— Ты только что швырнул меня в стену, придурок.
Он моргает.
— Боже, — в конце концов, произносит он: — Ну и выражения.
Я просто смотрю на него. «Неподходящее время, приятель», — думаю я. Ты подвернулся мне в неподходящее время.
— Дело в том, — он говорит так, словно мы обсуждаем погоду или мировую политику: — что я увидел тебя в демонстрационном зале. Я стоял за дисплеем с шинами.
Я уверена, что сердито уставилась на него. Но он продолжает болтать.
— Я вдруг подумал, что у нас есть что-то общее. Особая связь, можно так сказать. И я почувствовал, что что-то особенное произойдет. С нами обоими. И дело в том, что нам предназначено быть вместе.
— До тебя все это дошло, — уточняю я: — возле дисплея с шинами?
— Разве ты не чувствуешь это? — спрашивает он.
— Нет. Но я почувствовала, как ты швырнул меня в стенку, — невозмутимо отвечаю я.
— Это, — он понижает голос и наклоняется ближе ко мне: — была случайность. Оплошность. Печальный результат отчрезмерного восторга по поводу предстоящего разговора с тобой.
Я просто смотрю на него. Над головой играет энергичная мелодия Дон Дэвис Моторс, все бренчит и позвякивает.
— Проваливай, — говорю ему.
Он снова улыбается и проводит рукой по волосам. Теперь над нами звучит крещендо, динамик трещит так, словно скоро произойдет короткое замыкание. Мы оба бросаем взгляды наверх, затем друг на друга.
— Знаешь что, — он указывает на динамик, который вновь трещит, в этот раз сильнее, затем шипит перед тем, как пустить песню на полную катушку. — С этого момента и навсегда, — он снова показывает наверх, тыкая пальцем: — это будет наша песня.
— Ох ты, Господи, — говорю я и, аллилуйя, я спасена — дверь офиса Дона распахивается и выходит Рут, сопровождаемая продавцом. Она держит пачку бумаг, у нее ошеломленный вид человека-который-только-что-потерял-тысячи. Однако она стала обладательницей бесплатной позолоченной цепочки для ключей, принадлежащей только ей одной.
Я встаю, и парень возле меня вскакивает на ноги.
— Подожди, я только хочу…
— Дон? — зову я, проигнорировав его.
— Пусть будет, — произносит парень, хватая меня за руку. Он поворачивает ее ладонью вверх, еще до того, как я успеваю отреагировать, и достает ручку из заднего кармана, затем начинает — я не шучу — писать имя и номер телефона между большим и указательным пальцами.
— Ты сумасшедший, — я резко отдергиваю руку, из-за чего последние цифры смазываются и ручка вылетает из его руки. Она ударяется об пол и закатывается под ближайший автомат со жвачками.
— Эй, Ромео, — кричит кто-то из выставочного зала, затем раздается взрыв хохота.
— Давай, пойдем уже!
Я все еще скептически смотрю на него. И дело не в уважении границ личного пространства. Я выливала напитки на парней за то, что они просто задели меня в клубе, не говоря уж о том, что мою руку схватили, и стали на ней что-то писать.
Он оглянулся, затем снова посмотрел на меня.
— До встречи, — сказал он мне с ухмылкой.
— В аду, — ответила я, но затем он сразу ушел, лавируя между грузовиком и микроавтобусом в выставочном зале, и выходя через стеклянные двери. Прямо за ней на обочине простаивал видавший виды белый фургон. Задняя дверь оставалась открытой, и он хотел забраться в него, но фургон рванул вперед, из-за чего парень споткнулся. Потом машина снова остановилась.
Он вздохнул, упер руки в боки и посмотрел вверх на небо. Затем снова схватился за ручку и стал подтягивать себя наверх, но фургон снова поехал. В этот раз кто-то еще и сигналил.
Во время движения фургона по парковке все эти действия повторялись из раза в раз, вызывая хихиканье у продавцов в выставочном зале, до тех пор, пока из задней двери кто-то не высунул руку, предлагая помощь, но парень проигнорировал этот жест.
Пальцы на руке зашевелились, сначала слабо, потом сильнее, и, в конечном счете, он дотянулся до руки, схватил ее и залез внутрь.
Я смотрю на свою ладонь, где черными чернилами нацарапан номер 933-54-непонятно-непонятно и еще одно слово под цифрами. Боже, у него такой корявый почерк. Заглавная Д размазана до последней буквы. И что за дурацкое имя. Декстер.
* * *
Вернувшись домой, я первым делом замечаю музыку. Классическую, возвышенную, наполняющую дом звуками гобоя и скрипки.
Затем, аромат свечей, ванильный, достаточно резкий и сладкий, чтобы заставить вас поморщиться. И, наконец, неопровержимое доказательство — след из смятых бумаг, разбросанных по фойе, словно хлебные крошки, проходящий через кухню и ведущий на веранду.
Слава Богу, думаю я. Она снова пишет.
