– Привет, – сказала она, нисколько не удивившись, – проходи. Мама сейчас придет. Она позвонила, сказала, что ее на работе задержали.
Максим попал в узкий коридор, в котором места хватало только ему одному. Скинул кроссовки, бегло окинул взглядом комнату – чистенькую, небогатую, с сервизом «Мадонна» в серванте и ковром с бордовыми розами на полу – непременными символами Германии восьмидесятых. В квартире Протасовых стояли точно такие же сервиз и ковер.
– Там кабинет. – Девчонка кивнула на дверь, ведущую в соседнюю комнату. – Чай будешь? Мама просила занять гостя.
– Нет, спасибо, – неожиданно смутился Максим, хотя был вовсе не из робкого десятка. Он позабыл о том, что у немки есть дочка. Точно, бегала по школе какая-то щекастая пигалица. Имени, конечно, он не помнил и решил, что, наверное, стоит познакомиться. А то как-то невежливо получается.
– Кстати, меня зовут Максим. А тебя? – улыбнувшись, спросил он.
– Кстати, Евгения, – чинно, не в тон ему, произнесла девчонка.
– Прямо так? – рассмеялся Максим.
– Да, именно так, – важно подтвердила малявка.
– А просто Женька не сойдет? – Максим критически посмотрел на хозяйку.
– Нет, не сойдет, – тоном, не терпящим возражения, заявила она и защелкала переключателем программ телевизора, потеряв к гостю всякий интерес. – Одну фигню крутят, – сказала она не то Максиму, не то в окружающий воздух.
Зазвонил телефон. Евгения сняла трубку и принялась болтать с какой-то Машкой, почесывая босой левой ногой правую ногу под коленкой. Ножки у нее очень даже ничего, отметил про себя Максим, длинные, тонкие. Вырастет, оформится, станет аппетитной девочкой.
– Да, я скоро выйду, – сообщала она в трубку. – Как только мама придет. Нет, прямо сейчас не могу. К маме ученик приехал, а она задержалась. Кто симпатичный? Ученик? Какой ученик? Ах, этот… – Она обернулась, смерила Максима оценивающим, с прищуром, взглядом, отчего Максим почувствовал себя неловко и раздраженно заерзал на диване, поморщила веснушчатый носик и ответила: – Обыкновенный, – и тут же принялась обсуждать какую-то противную математичку с дурацкой контрольной.
«Вот мелочь нахальная, – с досадой подумал Максим. – Дернуть бы ее за волосы. Ишь, гриву отрастила… Рыжая-бесстыжая…»
Он размышлял, а рука сама собой потянулась к янтарной пряди, пальцы ухватились за кончик, но тут девчонка обернулась, изумленно вытаращила глаза, видимо дивясь нахальству гостя, и, недолго колеблясь, легонько стукнула телефонной трубкой Максима по лбу. Максим отдернул руку, потер лоб и торжествующе улыбнулся. Все же удалось проучить маленькую задаваку!
– Ах ты! – беззлобно воскликнула Евгения и вдруг залилась звонким и таким заразительным смехом, что Максим захохотал вслед за ней. А трубка продолжала о чем-то громко вопрошать…
Тут раздалась мелодичная трель дверного звонка.
– О, муттер! – крикнула не то в трубку, не то специально для Максима Евгения. – Маш, ща выхожу! Пять минут!
Кинула трубку на рычажки, бросилась отворять дверь, с размаху налетела на стул, чертыхнулась. Ураган, а не девчонка.
Екатерина Григорьевна радостно всплеснула руками:
– Макси-им! Вырос-то как! Возмужал. Женька, ты чаем гостя напоила?
– Он не захотел, – отозвалась откуда-то из недр квартиры Евгения.
– Ну что же ты! – укорила Максима немка. – Правда чаю не хочешь? А кофе? Ладно, давай почаевничаем после занятий. Проходи в кабинет.
Кабинет представлял собой крохотную комнатенку, все стены которой были заставлены стеллажами с книгами, а около окна притулился письменный стол с лампой и стул с вращающимся сиденьем.
– Женька почти все прочла, – поймав взгляд Макса, не без гордости сообщила немка. – Она читать любит. Давай садись.
Максим сел на стул, Екатерина Григорьевна достала табурет. За дверью смерчем, все сметая на пути, пронеслась Евгения. Что-то загрохотало.
– Осторожнее! – крикнула Екатерина Григорьевна. – Мебель переломаешь! А потом все ноги в синяках, – посетовала она уже Максиму. – Вроде не глупая девочка, а ветер в голове.
– Маленькая еще, – тоном авторитетного взрослого дядюшки заявил Максим, чувствуя себя усталым и умудренным опытом в свои семнадцать. – Сколько ей?
– Пятнадцать, в июле шестнадцать исполнится, – улыбнулась немка.
– Ма, я пошла! – зазвенел за дверью жизнерадостный крик. – Меня Машка ждет!
– Куда пойдете? – поинтересовалась Екатерина Григорьевна.
– В парк! Там наши собираются! – сообщила Женька.
– Из класса? – уточнила немка.
– Откуда же еще? – вопросом на вопрос ответила девчонка.
– Покажись! – крикнула Екатерина Григорьевна.
Евгения объявилась на пороге, картинно оперлась о дверной косяк. Белые брючки, зеленая кофточка в оранжевую полоску.
– Губы накрасила? – неодобрительно спросила мать.
– Тебе показалось! – отозвалась Евгения и тут же исчезла.
Входная дверь гулко хлопнула. Екатерина Григорьевна покачала головой и открыла учебник.
***
…Макс стал частым гостем в доме Екатерины Григорьевны. Он быстро привык к столичной сутолоке и пыли, и город стал казаться не таким противным. А после того, как он съездил в Кремль, побродил по Александровскому саду, заблудился среди узеньких центральных улочек, так похожих на питерские, с крохотными, напоминающими боровики пузатыми церквушками, понял, что готов полюбить Москву. Если Питер был для него любовью с первого взгляда, яркой девушкой с обложки, Москва явилась Максиму простой соседской девчонкой, чьи шарм и прелестную неповторимость удалось рассмотреть не сразу, не второпях. После полуторачасовых занятий немецким Екатерина Григорьевна накрывала чай с конфетами, а Макс доставал пирожки, испеченные заботливой тетей Тоней.
Изредка он видел Евгению. Девочка явно не относилась к числу домоседок. Если она находилась в квартире, значит, либо потому, что только что вернулась откуда-то, либо потому, что собиралась куда-то. Она была разной, переменчивой, как ранняя весна. То весело крутилась перед зеркалом, что-то напевая и сооружая из непослушных волос невероятные вавилоны. То задумывалась и бродила сомнамбулой, хмурилась, отвечала невпопад, жаловалась на плохой сон или головную боль. Раз Максим застал ее не в настроении. Евгения ворчала, что кабинет вечно занят и ей негде делать уроки. А на другой день встретила его как родного, продемонстрировала новые кассеты, потащила на кухню пить кофе, болтала без умолку о школе, об однокласснике Валерке, о предстоящем дне рождения подруги Машки. Екатерина Григорьевна не придавала причудам дочери большого значения, ссылалась на переходный возраст и гормональные всплески.
