Евгения оказалась для своего возраста на редкость интересной собеседницей. Она много знала, многим интересовалась, обо всем, начиная с творчества Гете и кончая Октябрьской революцией, имела свое мнение, вполне взвешенное и обоснованное, подчас не совпадавшее с мнением Максима, к тому же умела отстаивать свою точку зрения, аргументируя каждое слово. В такие минуты Максим забывал, что спорит с ребенком.
– Ты бы лучше про экзамены думала, – укоряла Евгению мать. – Времени осталось всего ничего, только попробуй наполучать троек! Вместо курорта просидишь все лето на даче с бабушкой!
Евгения досадливо морщилась и делала рукой выразительный жест, словно отгоняла надоедливую муху.
– У меня все под контролем. Хочешь, отвечу любой билет?
Не дожидаясь ответа, она притащила учебники русского языка и геометрии, листок с вопросами и заставила Максима ее экзаменовать. Без запинки доказала теорему о подобии треугольников, рассказала про знаки препинания в сложносочиненных предложениях, начертила схему предложения. После этого обернулась к матери с торжествующим видом и нахально показала язык.
– У тебя хорошая память, – с уважением сказал Максим.
– Да, память у нее отличная, – подтвердила немка. – Еще в детстве с ходу запоминала большие тексты и иностранные слова. А грамматику она просто схватывает на лету.
– Тоже в иняз пойдешь? – спросил Максим девчонку.
– Наверное, – кивнула она. – Впрочем, я еще не решила. Я думаю.
– Ты бы Максиму город показала, что ли, – подсказала Екатерина Григорьевна.
– Что его показывать? Это что, трусики? – удивленно приподняла брови Евгения. – Вот он, иди и смотри.
– Женя, что за пошлые остроты! – негодующе воскликнула немка. – Я бы попросила тебя впредь воздерживаться от подобных шуточек. Как не стыдно, да еще в присутствии мальчика!
Евгения хихикнула. Макс тоже прыснул. Женькина непосредственность и смешливое лукавство его забавляли. В ней не было нарочитого кокетства и выпендрежности, которые, возможно, появятся позже. Она не играла во взрослую, не старалась казаться старше и опытнее, чем обычно грешат девочки-подростки. Она была самой собой – упрямой, своенравной, независимой, энергичной, прямолинейной. Казалось, все ее маленькое существо говорило: «Вот я, такая, какая есть. Принимай или уходи». Иногда, возвращаясь домой в гремящей электричке, Макс ловил себя на том, что под стук колес думает о Евгении. Ничего конкретного. Просто вертятся в голове ее рыжие волосы, кошачьи глаза, угловатые жесты, открытая улыбка…
Как-то в очередной приезд Максима стены комнаты содрогнулись от беспощадного стука. Кто-то молотил молотком так, что все вокруг дребезжало и грозило обрушиться.
– Евгения, перестань! Ты мешаешь заниматься! – крикнула немка. И пожаловалась: – Голова уже трещит!
– А что случилось? – поинтересовался Максим.
– У Женьки в комнате оборвался карниз, – объяснила Екатерина Григорьевна. – Она взялась сама его повесить. Я говорю: надо вызвать плотника, под потолком проходит бетонная балка, ее просто так молотком не возьмешь. А Евгения не слушает. Такая упрямая! – И добавила с неожиданной гордостью: – Вся в отца.
Максим никогда не спрашивал про немкиного супруга: неудобно. Сейчас он вопрошающе посмотрел на учительницу. Та поняла немой вопрос и ответила:
– Я ведь давно вдова. Мой муж, Володя, умер, Царство ему Небесное. Золотой был человек. Сгорел от рака желудка, как свечка. А все, что было после, – не то и не так. Пыталась, да не получилось. Может, это и к лучшему. Я ведь невольно всех с Володей сравнивала… А Евгения очень похожа на отца. Такая же рыженькая…
Губы Екатерины Григорьевны задрожали, и Максим вдруг осознал, что бывает боль, которую невозможно изжить до конца, она всегда с тобой, как воздух, как день или ночь. Можно забыться, но не забыть. Можно продолжать двигаться, петь, смеяться, снова любить, но в самом тайном уголке души хранить частичку померкшего света, который и дает силы жить дальше. Он застыл в молчаливом преклонении перед этим светом памяти, перед самим фактом его существования. Ему захотелось как-то помочь, что-то сделать для этой стойкой маленькой женщины.
– Давайте я попробую, – решительно толкнул он дверь в комнату Евгении, где до той поры не бывал ни разу. Окинул все вокруг быстрым взглядом. Сразу видно: девичья. Обои в мелкий розовый цветочек, на узкой этажерке – мягкие игрушки, рядом с учебниками – маленькое подвесное трюмо с полочкой, заставленной всякими банками-склянками. Узкая кушетка у окна под сбитым велюровым покрывалом с оборками, поверх раскиданы глянцевые журналы, на стенах – портреты тощих манекенщиц в экстравагантных нарядах вперемешку с любительскими фотографиями в картонных рамках: оранжевый закат на море, желтоглазые ромашки, смешливые девчонки, полосатая кошка с глазами как у Евгении.
– Женька снимала, – мимоходом пояснила Екатерина Григорьевна. – Это ее хобби. Фотоаппарат ей хороший в Германии купила.
– Здорово, – искренне похвалил Макс.
Раскрасневшаяся от усердия, с прилипшими ко лбу рыжими прядями, выбившимися из стянутого резинкой конского хвоста, в затертых до дыр джинсах и растянутой футболке Евгения балансировала на подоконнике с молотком в одной руке и длиннющим гвоздем в другой. Несколько покореженных согнутых гвоздей уже валялись на полу. Возле босых пальцев с выкрашенными ярко-розовым лаком ноготками стояла жестяная банка из-под кофе – в ней смиренно ожидали своей участи остальные гвозди.
– Привет, – буркнула через плечо Евгения, приставила гвоздь к изрядно побитой стене и прицелилась молотком.
– Ну-ка, слезь, отдохни, – коротко распорядился Макс.
Евгения попыталась спорить, но он стащил упрямую девчонку с подоконника, за что получил несколько щипков, подзатыльник и две царапины на шее.
– Ох и вредная же ты, – покачал головой Макс, потирая шею. – Дрель в доме есть? А лучше перфоратор.
– Инструменты на антресолях, – сказала Екатерина Григорьевна. – Женя, принеси табуретку.
– Сам возьмет, – надулась Евгения. Уселась на кровати, обхватила руками колени, гневно сверкнула исподлобья потемневшими глазищами.
– Чего злая такая? – удивился Максим. – Помочь же хочу.
– А руки зачем распускать?!
– Ну, ты ребенок! – рассмеялся он. – Как тебя еще было с окна согнать? Всю шею расцарапала. Больно же. Что теперь своей девушке скажу?
– Так тебе и надо, – еще больше разозлилась Евгения. – Вот свою девушку и хватай. В другой раз укушу, понял?
– Понял, – снова хохотнул Макс.
– Ничего смешного!
– Жень, ну как тебе не стыдно? – укорила немка. – Мальчик помочь хочет. Вот стремянка, полезай.
