— Что? — взревела Горянова. — Она реально в полу?
Рустик снова не ответил, он сосредоточенно искал в пустой прихожей место, чтобы провесить куртку. Не нашел. Между тем Горянова уговаривала себя не орать, все — таки, справедливо рассудила она про себя, с этим молодым человеком они едва знакомы, зачем же обрушивать на него всю мощь своего недюжинного характера. В общем, Даринка постаралась принять воронежскую реальность философски. Вскоре отыскалась пропавшая кухня без окон, а сразу за танцклассом нашлась и бездверная комната со стандартной чугунной ванной, встроенной в линолеумный пол. Красота! Перфект! Икона стиля, что называется! Раковина, надо сказать, тоже находилась рядом… на полу.
Грустно оглядывая это безобразие, Даринка уныло спросила:
— Здесь вообще кто — нибудь жил… до меня?
Рустам покачал головой.
— Ну да! Я так и подумала! Свежачок! Было бы странно, если бы кто — нибудь в своем уме задержался здесь больше чем на несколько минут. Признавайтесь, Рустам, чей родственничек здесь ваял? А самое главное, как вы получили разрешение на такую планировку? Это ведь жилой дом!
Рустам снова вздохнул и, медленно растягивая слова, признался:
— Зачем разрешение? Дом папин.
— Весь? Все четыре этажа?
— Угу!
— Ясно… А остальным квартирам так же повезло или…
Армянский гость попытался аккуратно объяснить:
— Левону трудно было бы весь дом… только здесь.
— А!!! Наконец — то прозвучало благословенное имя! Значит, его зовут Левон! А Левон, опасаюсь спросить, у нас кто?
Рустам снова помялся:
— Брат, — наконец признался он.
— Младший, надо полагать? — догадалась Горянова.
— Да!
— А что, у мальчика песочницы в детстве не было? — еле сдерживая гнев, девушка с трудом старалась не орать. — Поэтому мальчик сейчас реализует, так сказать, скрытые желания? Только вот я здесь при чем?
Рустам обиделся и пробурчал:
— Вы ни при чём! Но мужчина должен воплощать свои мечты. Иначе он не повзрослеет… И вам простор был нужен…
— Простор мне нужен… Но не конюшня! И пусть ваш мальчик взрослеет, но только не за мой счет! Так! — оборвала его Горянова. — Мне уже все понятно! Вопросы сложного детства и самоопределения армянских мужчин оставьте при себе. Меня больше интересует вопрос моего собственного комфортного проживания! И раз этот дом вашей семьи, то я, надо полагать, легко могу сменить место обитания, так?
— Ээээ! — удивленно протянул Рустам, не совсем понимая, куда клонит гостья. — Здесь все занято. Рядом тетя Ануш живет. Напротив Левончик, у него небольшая квартирка, выше…
Он не успел договорить, как Горянова плотоядно усмехнулась, потому что уже приняла решение:
— Левончик напротив живет, говорите? Тот самый? И один?
Рустам кивнул.
— И планировочку у него квартире он делал не сам?
— Нет… Ему папа запретил…
— Молодец папа! Правда, лучше бы вообще малышу руки бы отбил… Кстати, как вас по батюшке?
— Гогенович! — Рустам не успевал за Даринкиной логикой.
— Тогда пойдемте, уважаемый Рустам Гогенович, — Горянова уже подхватывала с пола пальто, решительно другой рукой выкатывая в коридор многострадальный чемодан.
— Куда? — растерялся тот.
— Как куда? Пойдемте знакомить меня с вашим необыкновенно разносторонним и талантливым братом, проживающим в отдельной квартирке.
— А вещи зачем?
Горянова подняла на него абсолютно невинный взгляд:
— Да так… на всякий случай…
Спустя полчаса Горянова обустраивалась в небольшой холостяцкой квартирке метров в сто, причем Левон Гогенович, спросонья натягивая на себя одежду, так и не успел осознать, что делает эта привлекательная молодая женщина в его квартире, почему ему срочно нужно покинуть помещение и зачем, собственно, она вешает свое пальто в шкаф и снимает сапоги. И как это понять, что она будет здесь жить?! То, что это самая настоящая реальность, он осознал, когда Горянова, выхватывая у него из рук ключи, уже молниеносно меняла на замке кодовую комбинацию, предварительно узнав у оторопевшего Левона старый пароль. И все это минуты за четыре. Даже толковый армянский мужчина Рустам не успел вставить свое веское слово.
— А если мальчику что — нибудь понадобится, — Горянова была сама любезность, уже чуть высовываясь из — за двери, — то пусть звонит… знаете, — и она ослепительно улыбнулась двум оторопелым мужчинам, — вечером я совершенно свободна. Баревек Самвел Тимурович!* Чекорез*! — добавила она и с удовольствием захлопнула дверь перед самым носом двух неподвижно стоящих в коридоре колоритных армянских мужчин.
— Воронеж слезам не верит! — Горянова поняла, что жизнь в этом городе будет веселой.
Если честно, Горянова самой себе поражалась, ведь она никогда не была настолько напористой и старалась не переходить на личности, искренне уважая чужое пространство. Нет, она вполне могла переключиться с русского языка на мат, наорать громко и многое другое, но делала это исключительно с людьми, не понимающими иначе, ну, что греха таить, есть в России такая категория людей, но даже тогда делала это с неизменным женским обаянием. Мол, просто пытаюсь говорить с вами понятным языком, а так — ничего личного, господа хорошие! В той, «доворонежской» жизни, она никогда не позволила бы себе даже в приступе самой безумной ярости перейти границы так, как она сделала сейчас. Выгнала без всяких угрызений совести самым скандальным образом незнакомого человека из дома!
— Оёёёё! — это медленно приходило осознание сотворенного.
Да что с ней? Подумаешь — дурацкое пространство, триста метров бездверной жизни и ванная в полу! Это проблема? Уж кто — то, а Даринка вполне смогла бы исправить довольно многое, заставив того же Рустама привезти потолочные карнизы и повесить на них какую — нибудь дешевую плотную ткань, зонируя квартиру, и спокойно, ну в течение двух — трех дней, привести это глупое пространство в приемлемый вид. А в крайнем случае, могла заставить Рустама найти ей новое жилье или попросить Самвела Тимуровича оплатить гостиницу. В общем, цивилизованных вариантов была тьма! Но нет! Она выбрала самый худший из всех возможных, словно все границы ее воспитанности был стерты, и Даринка с остервенелым унынием поняла, что, наверное, после сегодняшнего стала почти хабалкой, так, кажется, называют в простонародье женщин, потерявших всякое самоуважение. Хабалка! Для честной, честолюбивой, но не желавшей отказываться от собственной женственности Горяновой это был почти приговор.
Ведь напористость, сила, уверенность в себе всегда должны идти рука об руку с воспитанностью, ибо без нее все эти качества лишь показатель абсолютной распущенности и глупости. Горянова посмотрела на себя в зеркало в прихожей и поморщилась, потому что показалось ей, что в отражении на нее сморит, словно с Дориановского портрета, тетка средних лет с властными выражением лица и уголками губ, сумрачно опущенными вниз. Она смотрела в зеркальное отражение, и ей вдруг стало так нестерпимо жалко себя, словно она только что потеряла не только лет десять своей молодости, но и что — то очень важное — опору. Даринка, вся такая независимая, вдруг отчаянно захотела, чтобы все это, ну, проблемы с квартирой и людьми, решала не она, а кто — нибудь, кто — то, кто не позволит ей стать грубой теткой, умеющей сносить все стены вокруг. Теткой, чьи мечты, чаяния, надежды, чья хрупкая женственность навсегда были разрушены жизнью, бытом или мужчиной, кто знает? Теткой, которая, как тот зеленый Халк, сильна, но никогда уже не сможет быть женственно прекрасной.
Рука Горяновой непроизвольно потянулась, чтобы смахнуть со своего пальто грязь, вероятно, попавшую туда, когда она, впервые не щадя, бросила дорогую одежду на мокрый чемодан. Она не узнавала себя! Сейчас, в этой чужой квартире, после триумфальной победы над растерянным армянским противником, она чуть не плакала, потому что понимала: внутри нее, такой раньше цельной, неразделимой, вдруг началась борьба. Борьба с самой собой. Борьба не на жизнь. А на смерть. Все, что держало ее стальной характер, теперь было сметено болью, той самой болью, которую Горянова не готова была признавать, но которая теперь зеленым буйным цветом расползалась где — то глубоко в груди. И больно было не только потому, что Пименов предпочел ей Эльку, и не столько потому, что мелкая, следуя давней привычке забрала самое дорогое, а потому, что все, что Горянова выстроила в своей голове, вдруг дало резкий, сумасшедший сбой. Разрушилась ее мечта о тихой жизни рядом с простым хорошим парнем. Исчезла даже сама мысль о том, что эта тихая жизнь ей по плечу…
