***
Я стою перед зеркалом, рассматривая свои прозрачные усталые глаза. Когда-то они были ярко-голубыми и сияли, а сейчас мой затравленный взгляд похож, смертельно похож на такой же, познавший потерю, взгляд нереально зеленых глаз, о который я споткнулась сегодня утром. Со дна души поднимается муть.
Что за парень? Откуда столько высокомерия, холода и ненависти в этом ничтожестве? И почему, черт возьми, он так меня зацепил?
Я общительная девушка, не ханжа и не комплексую по пустякам. В нашей тусовке люди постоянно позволяют себе различные излишества, но я стараюсь вести правильную жизнь: отец — публичный человек, и мне нельзя его подводить. Я знаю, что после получения диплома выйду замуж за Артема и буду хорошей женой и мамой, даже несмотря на то, что эта перспектива слегка напрягает обоих. Есть решения, которые не подлежат обсуждению. Все просто будет так, и о других вариантах я никогда не думала.
Может быть, мой новый знакомый нечаянно всколыхнул во мне странную память о чувствах, которые могли бы быть, сложись жизнь по-другому?
Сердце колотится как сумасшедшее — я фантазирую о возможности вырваться на свободу и рыцаре, который спасет меня от моей же семьи. У него зеленые глаза.
Смеюсь и отхожу от зеркала.
Какая глупость… Счастье с нищим мальчишкой возможно только в дешевых романах.
Красные квадраты на стенах и полу постепенно поглощает наползающая из углов темнота, после заката становится до тошноты тоскливо.
Папа вернется не раньше завтрашнего вечера, домработница взяла выходной.
Катя, похоже, с головой нырнула в новые отношения — не пишет и не звонит. Естественно, и этот роман не продлится дольше недели, но в состоянии влюбленности она забивает на все и вся, и уж тем более на меня.
Слоняюсь по пустому мертвому дому, заглядываю в холодные комнаты и хочется кричать. Мне нужен кто-то живой рядом, иначе поедет крыша.
Расчесываю пятерней волосы, собираю их на затылке в небрежный пучок, но больше не утруждаюсь — не замазываю круги под глазами и не наношу макияж. Влезаю в скинни, кеды и серую толстовку, закрываю за собой тяжеленную дверь и вываливаюсь в душные сумерки.
Отец не приветствует мои поздние отлучки: официально разрешается бывать только у Кати — дочери ректора престижного вуза, где мы с ней, собственно, и учимся, но после смерти мамы он и сам не может подолгу находиться в нашем «фамильном гнезде».
Ловлю такси и еду до Центра, долго брожу по главной площади города, смотрю на розовые облака и бледную луну, памятники, фонтаны, елки и счастливые парочки, проходящие мимо.
Стараниями моего отца в нашем городе красиво. Мрачно и красиво, как на кладбище.
В свете фонарей трепещут призрачно-зеленые листья, вместе с их шумом ветер приносит обрывок песни: «Я живая одинокая клетка. В четырех стенах другой, бетонной. Проводами телефонных линий связана, отгорожена рамой оконной…»
Я бесцельно шагаю вперед, руки в карманах. Ника, девятнадцать лет. Неприкаянная душа без имени и возраста.
У ступенек одинокий музыкант в черной бейсболке и рваных джинсах, прислонившись спиной к бетонной стене, играет на гитаре, и его чистый голос разносится по площади:
— Комфорт решает многое, но так пусто внутри
Живой одинокой клетки,
И другой, такой же, бетонной.
Стал говорить с ее стенами,
Пробовал лезть на них.
Кричал раме оконной.
Шаги безумия легки,
Но оглушают отзвуком пустой комнаты…*
Пронзительно до мурашек и созвучно с моей тоской. Останавливаюсь, судорожно выискиваю в кармане завалящую сотенку, наклоняюсь и кладу ее в кофр поверх россыпи мелочи и мятых бумажек.
Музыкант поднимает голову, смотрит на меня знакомыми, огромными сумрачными зелеными глазами, и я едва не приземляюсь задницей прямо на брусчатку, потому что ноги отказывают.
— И снова здравствуй! — усмехается он.
— Привет! — быстро отвечаю я и моргаю, прогоняя наваждение.
Парень снимает с плеча гитару, наклоняется к кофру, выгребает оттуда деньги и укладывает ее внутрь.
— Я как раз закруглялся. Хочешь есть? — спрашивает он буднично, словно мы сто лет знакомы.
Я действительно не ела последние сутки. Но еще больше я не хочу домой — появилась возможность хотя бы час побыть вне его стен, и я за нее ухвачусь.
— Пожалуй, да… — я начинаю тараторить: — Хотела поблагодарить тебя за помощь, но думала, что мы больше никогда не пересечемся… Как же хорошо, что мы встретились!
— Думаешь? — Он загоняет меня в тупик странным вопросом и нехило пугает, но тут же весело смеется: — Я же сказал: никогда меня не благодари. Пошли.
Мы идем через освещенную фонарями площадь, скейтеры, сидящие на мраморе у фонтанов, кричат ему:
— Харм, уже сваливаешь? — И он на прощание поднимает руку.
Я нагоняю его и стараюсь идти в одном темпе, хоть это и тяжело.
— Как они тебя назвали? — Надеюсь хитростью выведать имя, но он отрезает:
— Меня так все зовут.
— Как — так? Просто я не расслышала… — Положение не позволяет мне выказать заинтересованность, но от любопытства зудят кончики пальцев. В знакомстве ведь нет ничего унизительного и страшного…
— Харм, — бросает он, и я завожусь еще больше:
— Харм? Вред? Но почему?
Только теперь до меня доходит: парень раздражен так, что, кажется, готов убивать, но только глубоко вздыхает:
— Потому что я ломаю все, к чему прикасаюсь.
— Я тоже бываю неуклюжей… Кстати, меня зовут Ника. Очень приятно.
Харм незаинтересованно кивает.
Несмотря на гитару за спиной и рюкзак, идет он настолько быстро, что за время нашего короткого разговора мы успеваем оказаться в темном дворе за пределами площади. Никаких кафешек в этой местности нет и быть не может, и в желудке холодным комком сжимается страх.
— Куда мы направляемся?
— Ты же хочешь есть? Вот и успокойся. — Харм тормозит у старого обшарпанного дома и толкает деревянную дверь первого подъезда. В лицо ударяет холодная непроглядная тьма.
— Дай мне руку. — Он крепко хватает меня за запястье. — Иначе свернешь тут шею.
