и северо-восточным пустыням, останавливаясь в одном месте на пару сезонов. Когда воды и травы начинало не хватать, а дожди никак не приходили, мои предки разбирали хижину, грузили циновки на верблюдов и шли дальше на поиски места, где можно будет прокормить животных.
Бабушка научилась свивать сухие стебли так плотно, что в сплетенном из них кувшине можно было нести воду несколько миль. Из сучьев и циновок она могла соорудить небольшой полукруглый домик, который затем можно было разобрать и погрузить на норовистого верблюда.
Когда бабушке было около десяти лет, ее отец, пастух из клана Исак, умер, а мать вышла замуж за ее дядю. (Распространенная практика, которая помогает сохранить нажитое и избежать проблем.) Через три года богатый сорокалетний кочевник по имени Артан попросил у дяди руки моей бабушки. Артан принадлежал к Дхулбаханте, достойной ветви клана Дарод. Его все уважали, он прекрасно управлялся с животными и всегда знал, когда нужно сниматься с места и где пойдет дождь. Другие члены клана обращались к нему за помощью в разрешении споров.
Артан уже был женат, но в его семье был всего один ребенок – дочка, чуть помладше моей бабушки. Решив взять вторую жену, Артан сначала выбрал отца будущей невесты – достойного человека из хорошего клана. Девушке надлежало быть работящей, сильной, молодой и невинной. Бабушка подходила как нельзя лучше. Артан заплатил за нее выкуп.
Через несколько дней после свадьбы бабушка сбежала. Ей почти удалось дойти до дома, когда муж догнал ее. Он позволил ей ненадолго остаться у матери – восстановить силы. Спустя неделю отчим отвел ее к Артану и сказал: «Это твоя судьба».
Всю оставшуюся жизнь бабушка вела себя безупречно. Вырастила одного сына и восемь дочерей, целомудрие и трудолюбие которых никогда не подвергались сомнению. Бабушка привила им выдержку, покорность и чувство собственного достоинства.
Она пасла скот, разжигала огонь, плела изгороди из прутьев и колючих ветвей. У нее были жесткие руки и жесткий характер, и когда ее муж проводил собрания клана, она прятала дочерей от мужчин, песен и барабанного боя. Лишь издалека они могли слышать поэтические состязания. Бабушка не ревновала к старшей жене, но старалась держаться от нее подальше. Когда та умерла, бабушка терпеливо сносила выходки заносчивой падчерицы Кхадиджи, которая была ей почти ровесницей.
У Артана было девять дочерей и молодая жена, поэтому самой главной задачей для него стала защита их чести. Он старался не подпускать к ним близко других кочевников и неделями бродил по отдаленным пустыням в поисках пастбищ, где не было бы ни одного молодого мужчины. Мы сидели под деревом талал перед нашим домом в Могадишо [1], и бабушка часто рассказывала о незабываемом ощущении пустоты, которое возникает, когда сидишь возле хижины, построенной собственными руками, и смотришь в бесконечную даль.
В каком-то смысле бабушка жила в железном веке. У кочевников не было письменности. Металлические предметы были редкостью и роскошью. Британцы и итальянцы считали, что управляют Сомали, но для бабушки это ничего не значило. Для нее существовали только кланы: великие кланы кочевников Исак и Дарод, менее значительный – клан земледельцев Хавийе, и самый низший – клан Саб. Когда бабушка (ей было под сорок) впервые увидела белого человека, она подумала, что у него сгорела кожа.
Моя мать, Аша, родилась где-то в начале 1940-х годов, одновременно с сестрой-близнецом Халимо. В этот момент рядом с бабушкой никого не оказалось. Ей было восемнадцать, и это были ее третий и четвертый ребенок. Она гнала коз и овец на пастбище, когда начались схватки. Бабушка легла под деревом и стала тужиться; потом перерезала пуповины ножом. Через несколько часов она собрала все стадо и благополучно привела его до заката обратно, неся на руках двух новорожденных детей. Но ее подвиг никого не впечатлил: она всего лишь принесла домой еще двух дочек.
Для бабушки чувства были всего лишь потворством собственным слабостям. Хотя гордость была важна – гордость за свою работу, а еще сила и уверенность в себе. Если ты слаба, то люди будут порицать тебя. Если твои изгороди недостаточно прочны, твой скот задерут львы, гиены и лисы, твой муж возьмет другую жену, твои дочери лишатся невинности, а твоих сыновей будут считать никчемными.
Мы казались ей никуда не годными детьми, выросшими в доме из бетона с прочной крышей. С ее точки зрения, у нас не было ни единого полезного умения. Мы ходили по дорогам – та тропинка, что вела к нашему дому, не была вымощена, и все-таки она явно выделялась среди грязи. У нас была вода из крана. Мы никогда не нашли бы дорогу домой через пустыню, возвращаясь со стадом с пастбища. Мы даже не могли подоить козу, не получив от нее удара копытом.
Ко мне бабушка испытывала особое презрение. Я боялась насекомых, поэтому в ее глазах была действительно глупым ребенком. К пяти или шести годам ее дочери уже научились всему, что было необходимо для выживания. Я же не умела ничего из этого.
* * *
Мама тоже рассказывала нам разные истории. Она заботилась о домашнем скоте своей семьи и водила стадо через пустыню на безопасные пастбища. Козы были легкой добычей для хищников, а юные девушки – для мужчин. Если бы на маму или ее сестер напали, это была бы их вина: они должны были убежать, едва заметив чужого верблюда. А если бы их все же поймали, надо было произнести трижды: «Аллах свидетель, я не хочу ссоры с тобой. Прошу, оставь меня». Быть изнасилованной – хуже, чем быть убитой, потому что это запятнало бы честь всей семьи.
Если упоминание Аллаха не помогло, бабушка объяснила дочерям, что нужно забежать мужчине за спину, присесть, сунуть руку ему между ног, сильно сжать яйца и ни за что не отпускать. Мужчина мог бить девушку, пинать ее, но она должна была втянуть голову и терпеть удары, надеясь, что сможет продержаться до тех пор, пока насильник не потеряет сознание. Этот прием называется Qworegoys, и женщины из рода моей бабушки учили ему своих дочерей так же, как учили плести колючие изгороди, чтобы защитить хижину от гиен.
Помню, когда нам с Хавейей было совсем мало лет, однажды в полдень мы наблюдали за тем, как бабушка натирает овечьим жиром длинную плетеную веревку, окунает ее в растительную краску, и та становится жесткой и черной.
– Одинокая женщина – как овечий жир на солнце, – сказала она нам тогда. – Кто угодно может подойти и полакомиться им. Не успеешь оглянуться, как муравьи и
