У него не было другого выхода, кроме как поверить в них и действовать соответственно.
К приходу жены он выглядел спокойным, уверенным в себе человеком и был очень деловит.
Конечно, никаких денег возвращать он не станет. И в офис не пойдет, это точно. Он просто уползет на дно и станет выжидать. Жаль упущенных возможностей, ох, как жаль, однако своя шкура дороже трехуровневого коттеджа на берегу Суры.
На полученный гонорар вполне можно безбедно существовать некоторое время. И на постой у Беллочки хватит. Там его никто искать не станет, уж точно. В «Тарханах» их, конечно, видели вдвоем, но это ничего не значит. Она для них случайная шлюха, которую он снял на выходные. Найти ее не проблема, но только пока она сама в стадии поиска очередного богатого папика. А Балашов с удовольствием возьмет ее на содержание, избавив от надобности высиживать клиентов по кабакам.
Абонент временно недоступен.
И на-ка, выкуси!
Ободряя себя подобными мыслями, он улегся в постель, решив выспаться хорошенько до вечера, когда в темноте можно будет прошмыгнуть мимо «охраны». Если таковая имеется.
Когда он проснулся, Алена сидела в кресле с вязанием. Вот об этом он не подумал. Забыл. Объясняться с женой не было никакого желания.
Даже не поужинав, он стал собирать вещи. Стараясь не смотреть ей в глаза, бросил какие-то пустые, ненужные слова. Зачем-то пообещал звонить.
Всем существом он был уже далеко отсюда, судорожно решая, как поступить, если обнаружится слежка. Слава Богу, ее не оказалось! Во всяком случае, до сих пор его не нашли.
А может быть, уже и не ищут?! И можно выйти из подполья и начать жить в свое удовольствие?
Черт, никто ведь не придет и перемирие не объявит! Собственное бессилие раздражало невероятно, и оставалось только накачиваться водкой, чтобы хоть немного скрасить бессмысленное ожидание свободы.
Хм, вместо муниципальной тюрьмы он заимел свою личную, домашнюю камеру. Как же так вышло?!
* * *
Все прошло нормально, и она даже не побледнела, войдя следом за Ташкой в коридор. По крайней мере, отражение в зеркале выглядело вполне нормально.
Все бы ничего, только зачем-то пришел новый день. Зачем, зачем?
Она привыкнет, конечно. Это неизбежно — привыкание. Сначала надо научиться не замечать, не ставить на стол три тарелки, не ждать скрежета ключа в замке. Потом — не вспоминать.
Наука трудная, кто ж спорит. Словно бы она всю жизнь была левшой, а теперь вынуждена писать правой рукой. Постоянно одергивать себя и следить, чтобы левая ни в коем случае не бралась за карандаш.
Утром в понедельник Ташка спросила вдруг, почему не звонит Балашов.
Вы, говорит, что, так серьезно поругались?
Алена посмотрела на нее с удивлением. Разве Ташка не знает? Разве она ей не сказала? Дочь имеет право знать, а как же! Алена, наверное, просто забыла. Такое бывает…
Что-то творилось неладное. Зловеще хмурилось небо, в стекло, будто предупреждая о чем-то, бились ветки березы, Все, все вокруг дышало угрозой. Будто за каждым углом подстерегала опасность. Жизнь готовила очередную подлость.
Куда уж? Может быть, хватит? Лешка ушел, и она еще не вполне готова защищаться. Пожалуйста, дайте время! Ей надо совсем немного — отдышаться, осмотреться, залатать дыры в бронежилете.
Ну, пожалуйста!
Неизвестно, кого она умоляла, глядя на Ташку растерянными, больными глазами. Дочь ждала чего-то. Ах да, почему не звонит Балашов.
— Вообще-то он обещал, — вспомнила Алена и достала с полки забытую им пачку сигарет.
Повертела в руках, вынула одну штуку, огляделась в поисках огня.
Ташка покосилась недоуменно.
— Мам, ты чего? Куришь, что ли? — протянула она, когда Алена чиркнула спичкой.
Алена кивнула и затянулась.
— Значит, и правда, здорово поцапались, — догадалась Ташка. — И ты теперь решила травануться с горя?
— Мы не ругались. Он ушел совсем. Мы характерами, наверное, не сошлись.
— Чего? Чего?
— Знаешь, доченька, так бывает. Люди слишком поздно понимают, что не могут друг с другом жить, ну, не получается. И приходится рушить семью.
— У вас с Балашовым была семья? — уточнила Ташка, разводя руками дым.
Алена прищурилась, подозрительно поглядывая на нее.
— Ты что?
— Ничего. Ты про семью говорила, мам. Разве в семье так бывает? — Ташка повела головой, будто мычащий бычок.
— Как это «так»? — нетерпеливо дернулась Алена и, глубоко затянувшись, принялась кашлять.
Ташка хлобыстнула ее по спине, выдернула сигарету и с отвращением придавила в пепельнице.
— Мам, чего ты прикидываешься? Ты мне всегда говорила, что главное — любовь. И в книжках вон пишут только про любовь. И по телевизору про любовь. Все кругом врут, что ли?!
Глаза, как выстрел.
Алена снова закашлялась, заморгала, словно долго сидела у костра, и дым въелся в лицо и забился в горло.
Взгляд дочери не отпускал ее.
— Почему врут-то? — нарочно распаляясь, выкрикнула Алена. Было совершенно непонятно, что она станет говорить, если успокоится.
— Мам, ты папу любила? О, господи!
Редко у них случались разговоры на эту тему. Однако Ташка знала прекрасно, что мама папу любила, а вот говорить об этом не любит.
— При чем тут это? — сердито пробурчала Алена.
— А Балашова?
— Что Балашова?
— Ты его любишь?
— Конечно!
Ташка с невиданной злостью стукнула худенькой ладошкой по столу.
— Мама!
Алена достала еще сигарету. Едва не спалила ресницы, темпераментно щелкнув зажигалкой.
Ей вдруг показалось, что она увидела себя со стороны. Будто бы марионетка с выверенными, дергаными движениями, продуманными кем-то сверху.
— Ташка, о чем мы говорим, а? Хорошо, что он ушел, правда? Нам вдвоем будет намного лучше! Ты только потерпи немного, я сейчас не очень хорошо себя чувствую, но это пройдет.
— А меня ты учишь быть честной, — протянула дочь и вышла в коридор.
— В смысле? — оторопела Алена. И кинулась следом, едва не врезавшись в дверь. — Ташка! Ты что имела в виду? Разве я тебе лгала когда-нибудь?
— Сейчас.
— Да ты что?!
— Если нам вдвоем лучше, зачем Балашов здесь жил? — усмехнулась дочь. — И если ты его любишь, почему вы не поженились?
Алена смотрела на своего ребенка почти с ненавистью.
Ей всего десять лет. Всего десять! Как она смеет задавать такие вопросы, когда уже все почти уложилось в голове, готовы новые оборонительные валы, заштопаны прорехи, и сердце входит в привычный ритм, и боль отступает, отступает, отступает…
— Женятся, если хотят родить детей, — тусклым голосом сообщила Алена, — мне достаточно тебя.
— Ты просто его не любишь!
— Замолчи! Не рано ли тебе рассуждать о любви, моя дорогая!
