Муди и Али медленно приближались. Юди заметила мой взгляд, и мы прошли немного вперед.
– Он не разрешает мне ни с кем разговаривать, – призналась я. – Я здесь как в тюрьме, и у меня нет связи с домом.
– Как мне вам помочь? – спросила Юди. Я на секунду задумалась.
– Давайте будем говорить о лечении, – предложила я. – Мой муж чувствует себя на верху блаженства, если кто-нибудь разговаривает с ним о медицине.
– Замечательно, – согласилась Юди. – Мы все равно должны организовать визу для Али. Возможно, нам удастся втянуть в это вашего мужа.
Мы повернулись к мужчинам.
– Ты можешь ему помочь? – спросила я Муди.
– Да, и с большим удовольствием.
Я заметила, что Муди впервые за несколько месяцев почувствовал себя доктором.
– Я напишу письмо, – предложил он. – Я знаю, с кем надо связаться. У меня даже есть несколько американских бланков.
Он на минуту задумался:
– Но мне нужна пишущая машинка.
– Я могу ее предоставить, – пообещала Юди.
Мы обменялись номерами телефонов и договорились, что скоро встретимся в парке. Мы с Муди возвращались домой возбужденные. У него было прекрасное настроение. Увлеченный разговором на профессиональные темы, он, оказалось, даже не заметил, что мне удалось поговорить с американкой наедине.
Юди действовала быстро. Через два дня она позвонила и пригласила нас с Махтаб в парк.
На этот раз Юди сопровождал невысокого роста бородатый иранец лет тридцати. Она представила его нам. Рашид оказался заведующим кадрами большой клиники. Муди был счастлив, что снова может поговорить на интересующую его тему. Он засыпал собеседника вопросами о процедуре получения разрешения на врачебную практику в Иране. Тем временем мы с Юди снова ушли вперед.
– Не волнуйтесь, – успокоила она меня. – Рашид уже в курсе. Он будет осторожен в разговоре с вашим мужем. Рашид знает, чем его занять, так что мы можем свободно поговорить.
Юди ознакомила меня с дальнейшим планом действий. Через несколько дней свекровь собирается устроить для нее и детей прощальный прием. Юди уже побеспокоилась, чтобы нас тоже пригласили. Она взяла пишущую машинку, так что я смогу перепечатать письмо Муди для Али. Юди надеется, что в общем замешательстве на приеме у меня появится возможность поговорить с Рашидом наедине.
– Он знает тех, кто вывозит людей через Турцию, – сказала она.
Следующие два дня мне показались вечностью. Я с нетерпением ждала приема.
Я решила воспользоваться Юди как почтальоном и передать письма родителям, Джо и Джону. Я писала о своей любви к ним и о том, как мне тоскливо без них, подробно описывая, в каких условиях мы находимся. Перечитывая свои письма, я понимала, что они полны печали и отчаяния. Я чуть было их не порвала, но передумала. Они отражали мое душевное состояние.
Еще одно письмо адресовалось моему брату Джиму и его жене Робин с изложением определенного плана. Я объясняла им, как для Муди важны сейчас деньги: мы истратили здесь очень много, а он постоянно без работы; все наши сбережения остались в Америке. Возможно, Муди нужен только какой-то предлог, чтобы вернуться. Я попросила, чтобы Джим позвонил нам и сказал, что отцу стало хуже и что мы должны приехать домой навестить его. Джим мог бы сказать, что близкие собрали деньги и оплатят наши билеты. Может быть, Муди польстится на бесплатное путешествие?
Прием у свекрови Юди был пышным. В доме звучала американская музыка, и мы увидели что-то необычное: мусульмане-шииты танцевали рок-н-ролл. Женщины, одетые по-европейски, позабыли о чадре или русари. Гости невольно оказались в числе моих сообщников. Они так радовались доктору из Америки, что Муди тотчас же оказался в кругу внимательных слушателей. Он купался в почестях, которые оказывали ему присутствующие, и Юди с его разрешения увела меня в спальню, чтобы я перепечатала на машинке письмо. Там уже ждал Рашид.
– Мой приятель перевозит людей в Турцию, – сказал он. – Это стоит тридцать тысяч долларов.
– Меня не интересуют деньги, – был мой ответ. – Я хочу выбраться вместе с дочерью.
Я знала, что мои близкие и друзья помогут и, наверное, как-нибудь соберут требуемую сумму.
– Как скоро мы сможем уехать? – спросила я с нетерпением.
– Он сейчас в Турции, а погода скоро ухудшится. Не знаю, сможете ли вы выехать зимой, пока не сойдет снег. Позвоните мне, пожалуйста, через две недели.
Я зашифровала и записала номер телефона Рашида в книжку.
Рашид вышел из комнаты, а Юди оставалась со мной еще долго после того, как я перепечатала письмо.
Я отдала Юди письма, которые написала своим. Она согласилась выслать их из Франкфурта. И пока я помогала ей в приятном и в то же время таком горьком для меня занятии – упаковывании вещей, – мы все время разговаривали об Америке. Ни она, ни я не знали, что ей удастся сделать для меня. Не знали мы также, сможет ли приятель Рашида перевезти меня и Махтаб в Турцию, но Юди была полна решимости сделать для нас все, что будет в ее силах.
– У меня есть еще знакомые, с которыми я свяжусь, – пообещала она.
Муди был в восторге от вечера.
– Рашид предложил мне работу в клинике, – радостно сообщил он.
Было уже поздно, когда мы стали прощаться. С Юди мы расставались со слезами на глазах, не зная, встретимся ли когда-нибудь еще.
Амми Бозорг привыкла, что все родственники собираются в ее доме в пятницу, в праздничный день, но Муди, все более охладевая к своей сестре, объявил ей однажды, что у нас на пятницу другие планы.
Услышав это, Амми Бозорг в четверг вечером тяжело расхворалась.
– Мама умирает, – сообщила Зухра Муди по телефону, – ты должен приехать и провести с ней эти последние минуты жизни.
Муди прекрасно знал коварный характер своей сестры, но тем не менее забеспокоился. Он поймал такси, и мы поехали. Зухра и Ферест торжественно проводили нас в спальню матери, где Амми Бозорг возлежала на полу. Голова ее была закручена разными тряпками, а сама она была укрыта двадцатисантиметровым слоем одеял и то и дело вытирала выступавший на лбу пот. Она извивалась, как в агонии, и беспрерывно стонала: – Умираю, умираю!
Возле нее сидели Маджид и Реза; другие родственники были уже в пути.
Муди тщательно обследовал сестру, но никаких признаков заболевания не нашел. Он шепнул мне, что она вспотела не от температуры, а от одеял. Однако она по-прежнему стонала, говорила, что у нее болит все тело, что она умирает.
Зухра и Ферест приготовили куриный бульон. Они принесли его в комнату умирающей, и все семейство умоляло Амми Бозорг хоть немного поесть. Младший сын, Маджид, сумел донести до ее рта ложку бульона, но Амми Бозорг сжала губы и не желала разомкнуть их.
