Половина третьего ночи.
Все действительно оказалось сном. Кроме боли — она была реальной.
Во рту стоял тяжелый металлический привкус, словно я долго сосал стальную гайку. Я с трудом поднялся, но выпрямиться не смог, и так, полусогнутый, напоминающий вопросительный знак, нащупал выключатель. На дрожащих ногах доковылял до холодильника и достал пол-литровую бутылку «спрайта». Сделал несколько больших глотков, потом вернулся в кровать и сел, подтянув колени к подбородку.
Желудок действительно словно кромсали ножом. Я прижал ладони к животу и стал раскачиваться из стороны в сторону, баюкая свою боль. Когда у меня болело так сильно? Честно говоря, не припомню: настолько плохо мне еще не было. Щербак оказался прав: в моем случае время — против. Наверное, по организму уже пошли метастазы — так, кажется, говорится у медиков? Мне пришло в голову, что само слово «метастазы» звучит на редкость гадко и напоминает скользкие, покрытые вонючей слизью щупальца. Метастазы…
До утра я уже не засну.
Не надо думать о боли. От этого она не утихомирится — наоборот. Надо отвлечься, надо думать о чем-то приятном.
Может, о Свете? Нет, как говорится, умерла, так умерла — это показала наша последняя встреча. О Севке? Порадоваться тому, что мой отпрыск сейчас топчет где-то бескрайние просторы Техаса или этой, как ее, Миннесоты, я бы мог, но думать о том, что «турпутевку» в Штаты получила за мой счет и его подружка, не хотелось. За те деньги, что он, мягко говоря, занял у меня, я и сам мог бы объехать если не полмира, то его четверть — точно! Вот если бы он добился этой поездки самостоятельно… Об Инне? Но сейчас, после того, что я услышал от Теодориду, мысли о ней будут неизменно рождать один неприятный вопрос за другим: как мне смотреть ей в глаза? Что сказать? Как она все воспримет? Даже если я не встречусь с ее неуловимым супругом, в общих чертах я уже могу представить себе, что произошло…
На приятном, значит, сосредоточиться не удастся. Тогда, может, на нейтральном?
Я достал из-под одеяла руку и зачерпнул со стола стопку буклетов супермаркета «Лидл», где я отоваривался чаще всего. Стал бесцельно листать их, пробегая взглядом глянцевые фото товаров. Потом попытался придать этому листанию более осмысленный характер и стал вспоминать, что из этих продуктов я покупал, а что — нет. Фасоль в томатном соусе — было? Было. Сладкая кукуруза? Тоже. Очень вкусная, между прочим. Печенье по 90 евроцентов пачка. Два раза. Что еще? Колбаса, очень забавно именуемая по-гречески «паризаки». Бананы — лишь однажды, я же не шиковать сюда приехал. Литровый пакет дешевого испанского вина. Бутылку «узо» — анисовой водки. И еще вот это. И это… Да, сейчас бы тяпнуть полстакана «узо» — нет, лучше стакан: глядишь, и полегчало бы.
В конце концов, мне удалось одурачить свою боль: к половине пятого она стала уходить к низу живота, постепенно утихая. А может буклеты были ни при чем, и она сама решила дать мне передышку? Но совсем боль не исчезла — просто осталась внутри терпимым фоном.
Я бросил взгляд на упакованную сумку.
Надо вставать. Походить, разгуляться, сегодня трудный день.
Свесив ноги на пол, я коснулся ступнями холодных плиток пола. Осторожно поднялся, прислушиваясь к своим ощущениям и опасаясь, что боль вновь заставит меня сложиться пополам.
Вроде ничего. Ноги больше не дрожали.
Я направился в ванную комнату и долго изучал перед зеркалом свое осунувшееся желтое лицо с черными кругами под глазами. А я-то решил, что здешний климат мне на пользу!
Накануне вечером я, наполовину жестами, наполовину на ломаном немецком языке, объяснил Йорго, что улетаю на несколько дней в Афины. По крайней мере, «филяйхт цурюк»[8] после «цвай, драй таге»[9] он понял. Нет, я не планировал возвращаться в Александруполис, но как-то не хотелось обрубать разом все концы. Чем черт не шутит, а за двести уплаченных за месяц евро я имел полное право жить в квартире еще около недели.
Уже после разговора с хозяином мне пришла в голову забавная мысль: не станет ли он писать заявление о пропаже жильца, когда я не вернусь? Если да, то в полиции могут решить, что данный регион стал для левкоросов Бермудским треугольником — второй случай исчезновения за три месяца!
Я в десятый раз пробежал табло, на котором среди прочих светилась заветная надпись «Athens — Lisbon — 16.50». Уже шла регистрация багажа, и возле стойки стояло несколько человек с чемоданами разных калибров, но Дмитрия среди них не было — разве что он сделал себе пластическую операцию.
Обзор на несколько секунд закрыла проходившая мимо группа арабов, громко разговаривавших высокими гортанными голосами, потом тележка, доверху нагруженная какими-то картонными ящиками… Когда я вновь увидел стойку регистрации, последним в очереди стоял Захаропулос, он же Пельтекис — я слишком хорошо помнил смазливую физиономию со снимка, чтобы ошибиться. Рядом с ним, спиной ко мне, стояла женщина.
Дмитрий был одет в темно-синюю куртку с узким меховым воротником, джинсы и светло-коричневые, кажется, замшевые, зимние ботинки. Он держал в руке дипломат, а у его ног стоял небольшой чемодан на колесиках с выдвинутой ручкой. На его спутнице было бежевое полупальто с капюшоном.
«Ну, вот и неуловимая София, — подумал я. — Определенно, ее возникновение в зале аэропорта является не менее загадочным, чем ее исчезновение. Интересно, где она отсиживалась все это время? И почему?»
Чем больше человек раздумывает перед решительным поступком, тем меньше в нем остается уверенности — эту истину я усвоил давно.
И я шагнул в его сторону.
Шагнул — и остановился.
Потому что как раз в этот момент спутница Дмитрия повернулась ко мне. Потрясение, которое я испытал при этом, было сродни тому шоку, что вызвало у меня сообщение Теодориду о предательстве мужа Инны.
Потому что передо мной была совсем другая женщина!
Во-первых, старше. Во-вторых, у нее начисто отсутствовал тот правильный овал лица, что был на фото Софии. Лицо этой женщины, напротив, было вытянутым, как у актрисы Юлии Рутберг, хотя и не лишенным привлекательности. У нее были длинные волосы, хотя, конечно, они могли оказаться и париком — в этих вещах я не силен. Губы, в отличие от пухлых губ Софии, были тонки, плотно сжаты и говорили, наверное, о жесткости характера и уверенности в себе. Но в целом это была красивая женщина.
Нет, эта особа никак не могла быть Софией Стефану — ни один пластический хирург не смог бы перекроить внешность так основательно.
Весь мой анализ занял не более трех секунд. Еще через две я стоял перед ними.
