Владелица магазина сувениров на Самотраки рассказала об обнаружении разложившегося женского трупа — а Теодориду упоминал о том, что во время их первой встречи Захаропулос был во взвинченном, напуганном состоянии. Тогда я подумал, что Дмитрий просто боялся засветиться с этими монетами и что, сломав ногу, он решил отлежаться в больнице подальше от Александруполиса по этой же причине. Но что если это был еще и другой страх — страх быть обвиненным в убийстве? Не поэтому ли он выступал против своей вторичной поездки на Самотраки, а журналист не мог понять, в чем дело? Гм… а еще говорят, что преступника тянет на место преступления.
Конечно, все могло оказаться случайным совпадением, а найденные останки могли принадлежать совсем другой женщине. Я ничего не мог утверждать на все сто процентов, у меня были лишь смутные догадки и предположения, но если они были верны, это значило, что человек, которого безумно любила Инна, стал убийцей!
Бывает, что и блеф — благородное дело: все зависит от конкретной ситуации. Мне показалось, что это как раз тот самый случай.
— Облегчите душу, Дмитрий. Мне кажется, вы уже убедились, что мне и так известно немало.
— Не понимаю, о чем вы, — вяло огрызнулся он.
— На Самотраки на днях обнаружен труп Софии.
Он вздрогнул и бессильно уронил плечи. И правая коленка его стала подпрыгивать, будто некий невидимый невропатолог принялся безостановочно стучать по ней своим молоточком.
Дмитрий Захаропулос сломался.
Но прошли еще две или три долгие минуты, прежде чем он заговорил.
— Это был… несчастный случай, — начал он, рассматривая носки своих ботинок. — Когда я приехал, София взяла отпуск на работе. Объявила соседям, что уезжает к матери в Германию. Понимаете, наша с ней экспедиция на Самотраки не должна была привлекать внимания. Чтобы не светиться, снимая жилье, решили взять с собой палатку.
Жара стояла страшная. На местности все было, конечно, не так, как на карте: десять метров сюда, двадцать метров туда. К тому же этот чертов металлоискатель все время барахлил, жужжал, где не надо, — или, может, просто я не освоил его как следует. Мы потеряли два дня. Я уже сам стал сомневаться… На третий, к вечеру, на берегу ручья, совсем на небольшой глубине нашли жестяную банку. Она вся проржавела насквозь, и когда я задел ее лопатой, буквально рассыпалась. Но монеты не пострадали. Вы бы видели, как радовалась София! Все повторяла: «Ай кант билив ит! Ай кант билив ит!»[10] На радостях мы выпили вина в палатке, потом она пошла прогуляться перед сном — ну, вы понимаете. И не вернулась. Через полчаса я забеспокоился. Уже начало темнеть. Я покричал, подождал еще, наверное, с четверть часа, потом пошел искать… Наткнулся на нее метрах в ста от палатки. Она лежала ничком, на камнях. Я перевернул ее, осветил фонариком: на правом виске была кровь. Видимо, она оступилась и ударилась об острый выступ скалы. Я пощупал пульс, но… — Дмитрий сглотнул. — Она была мертва.
— И вы?..
— И я — смалодушничал. Ей, Софии, помочь все равно уже было нельзя, а у меня… ну, хоть и не «вся жизнь впереди», как в одной старой песне поется, но еще приличный ее кусок. Если бы я сообщил в полицию о ее смерти, началось бы расследование, и я бы никогда не отмылся: как я смог бы доказать, что… ну, что это не я? А клад — клад был бы, как говорится, обращен в доход государства. Ради чего? Они и так живут здесь, как у Бога за пазухой.
Я вернулся к палатке. О том, чтобы заснуть, конечно, не было и речи… Я дождался, пока начнет светать, потом оттащил тело в заросли, выкопал яму…
Я поднял голову и посмотрел ему прямо в глаза.
— Могилу, — поправился он. — Забросал землей, ветками.
— И вас никто не видел?
— Если бы увидел, — он мрачно усмехнулся, — я бы сейчас с вами не разговаривал. Потом месяц или больше София часто являлась мне в одном и том же сне: стоит и смотрит, и ничего не говорит, стоит и смотрит, как будто я виноват…
— А разве нет? Разве ее родные не должны знать о ее смерти? Разве девушка не имела права быть похороненной как положено… даже если это был несчастный случай?
— «Даже если!..» Вы что, не верите? Думаете, наверное: почему это она не оступилась и не упала до того, как мы нашли монеты? — с каким-то жалким вызовом выкрикнул он. — Думаете, мы не смогли поделить их, и я… убил ее? — свистящим шепотом закончил Дмитрий.
Нет, я не думал. Подумал только сейчас, когда он сам натолкнул меня на это своими словами. Действительно, почему она не оступилась до того?
— А потому, что мы выпили — и выпили немало! — продолжил он, словно в ответ на мои невысказанные сомнения. — Ее сильно развезло, я видел, что она еле держится на ногах, даже подумал — не трахнуть ли ее хохмы ради?.. знаете, я не хочу больше говорить об этом. Делайте, что считаете нужным. Хотите — сдавайте меня полиции. Но я — не убивал.
Спутница Захаропулоса, глядя в нашу сторону и пытаясь привлечь его внимание, делала какие-то знаки. Чемодана уже не было.
Я встал.
Я выполнил поручение Инны. Я все выяснил, уложившись при этом в отпущенные мне сроки и средства. Радости от этого я не испытывал.
Дмитрий оторвался от созерцания своих ботинок и поднял на меня глаза. От его вспышки не осталось и следа, и он смотрел на меня взглядом жалкой побитой собаки. В его взгляде читался вопрос, какой — догадаться было нетрудно.
Кто бы только знал, как мне не хотелось говорить ему ничего! Я вдруг почувствовал невыразимую усталость и какую-то почти физическую опустошенность, словно меня выпотрошили, как рыбу перед жаркой.
Но он ждал.
Ждала и его женщина, посматривавшая на нас уже с тревогой.
— Не знаю, что там удастся раскопать полиции, — начал я. — Да мне, честно говоря, это не особо интересно. А вот девушку жаль…
«Пусть будет так, как он сказал: София погибла случайно, — подумал я. — Иначе пришлось бы признать, что Инна столько лет любила человека, в котором жил убийца!»
— Бог вам судья, Дмитрий — если Он есть. И ваша совесть…
Я мог позвонить Инне прямо из афинского аэропорта или из «Шереметьево», но не стал делать этого: решил подарить ей еще одно утро с надеждой.
Последнее.
Лишь когда я оказался дома, я набрал ее номер:
— Здравствуй, Инна. Я вернулся.
Получилось прямо, как у Деточкина в финальной сцене из «Берегись автомобиля». Только вот ситуация была совсем не комедийной.
— Здравствуй. Где он?
— Погиб. Жду тебя через полчаса возле «Пицца-плюс», — проговорил я и быстро положил трубку.
Мы встретились на ступеньках кафе — как тогда. Только на этот раз Инна выглядела плохо — очень плохо, и, похоже, даже не пыталась скрывать этого.
