— Она моя жена!
— Не по своей воле!
Я толкаю его к стене.
— Ты будешь уважать ее, брат, или, блядь, да поможет мне Бог…
Он качает головой.
— Ты все испортишь.
Я кулаком бью его по лицу, рассекая щеку. Они что, блядь, не знают? Они, блядь, не видят, что я отдал за этот чертов город? Ради этой чертовой семьи. Что я сделал!? Из-за меня они сидят в своих больших домах и ездят на своих блестящих машинах. Я — их банковские счета и их власть. Я, блядь, владею всем.
Всеми ими.
Ашер сплевывает кровь на плитку рядом с нашими ногам.
— На казино было совершено нападение, — рычит Ашер. — Двое убиты, пятеро ранены. Похоже на неудачную авантюру. Я подумал, что ты должен знать.
— Тогда, блядь, разберись с этим, Ашер, или позови Атласа.
Я тряхнул его за плечо, прежде чем отпустить. Это был не первый раз, когда в казино происходило что-то неладное. Это был рай для драки и преступлений. Мне не нужно было вмешиваться.
— Они были в масках, — огрызнулся Ашер. — У меня есть запись голоса, который сохранил швейцар, который, кстати, мертв. Вот.
Я замираю, слушая.
Раздается шорох одежды, затем пауза, после которой пространство заполняется помехами.
— Ты слушаешь, Габриэль? — говорит голос, приглушенный и статичный. — Я приду за твоим городом. За твоим троном. По кусочку за раз, — далее к звукам присоединяется крик, сопровождаемый разрыванием плоти. — Я заберу все. Твой город. Твою власть. Твою милую жену, — голос смеется. — Ты не заслуживаешь того места, на котором сидишь. Мы только начинаем. А что касается тебя, то скоро ты воссоединишься со своим любимым братом. До скорой встречи, Габриэль.
Кровь стынет в моих венах. Голос был низким, намеренно таким, но глубоким. Что-то в затылке сверкнуло от знакомости, но из-за помех и нарочитого понижения тона я не смог определить, что именно.
— Что-нибудь еще? — процедил я.
— Этого недостаточно? — Ашер спрашивает. — Твой город атакуют, а ты здесь играешь в чаепитие с женщиной, которой ты не нужен.
— Мне достаточно твоего неуважения на один вечер, Ашер, я смирился с этим, потому что мы с тобой одной крови, но еще один шаг за черту, и я буду обращаться с тобой также, как со всеми остальными.
Я чувствую его взгляд на своей спине, но я ухожу от этих слов и ненависти, которую я чувствую, излучая от него. Отношения между близнецами и мной, близнецами и всеми, кто имел с ними одну кровь, были шаткими.
Но они были семьей, они были моими братьями. Между нами часто случались неприятности, но Сэйнты ценили близких превыше всего.
Их учили этому та же, как и меня в детстве.
Когда я вернулся, Амелия стояла за своим стулом, зажав ноготь большого пальца между зубами.
— Я не хочу мешать, Габриэль, я уверена, что ты занят.
Я мог сказать, что часть ее была искренней в этом заявлении, что она не хотела отнимать мое время, но большая часть ее видела в этом оправдание, чтобы сбежать от меня.
— Hai il mio tempo, leonessa, sempre (прим. пер. — У тебя всегда есть мое время, львица).
— Что?
— Сядь.
— Габриэль…
— Я. Сказал. Сидеть.
Она повинуется, тяжело опускаясь на стул.
— Ты не можешь просто так говорить мне, что делать.
— Твое послушание говорит об обратном.
— Я не чертова собака, и я не потерплю, чтобы со мной так обращались.
— Если бы ты перестала так сильно сопротивляться, возможно, я бы прекратил приказывать.
— Я не обязана терпеть твое дерьмо. Босс ты или нет, я тебе не принадлежу.
Когда она поднимается и поворачивается, чтобы уйти, я хватаю ее за запястье и сильно дергаю. Она оборачивается так, что ее руки оказываются на моей груди, пытаясь удержаться, но слишком поздно, так как ее тело уже падает, и она полностью прижимается ко мне. Я быстро двигаюсь, чтобы остановить ее бегство, прижимаю ее руками и спиной к столу.
Дыхание вырывается из ее груди, глаза расширяются, губы приоткрываются.
— Что ты делаешь!?
— Перестань бороться со мной.
Ее глаза мечутся между моими со смесью ужаса и желания, я вижу это по румянцу на ее щеках, по щелчку языка о нижнюю губу и по тому, как, пусть и неосознанно, она раздвинула бедра и прижалась своей сладкой киской прямо к моему твердеющему члену.
Я чувствую ее тепло через тонкие леггинсы, которые она носит, чувствую его, как клеймо на своей коже.
Я хотел ее. Этого нельзя было отрицать.
Я хотел зарыться в ее киску и почувствовать, как она сжимает меня, как ее ногти царапают мою кожу, а зубы кусают. Я хотел ее стонов и криков, ее вздохов и мольбы.
Я наклоняю голову и целую, рыча от удовольствия, когда ее губы раздвигаются, чтобы впустить меня дальше. Ее язык встречает мой, а ее пальцы впиваются в мою рубашку, прижимая меня ближе.
— Магия, — прошептал я ей в губы. — Чудеса.
— Габриэль, — вздохнула она, нежно прижимаясь своим ртом к моему.
— Вместе мы можем творить чудеса, Амелия.
Она хнычет.
— Я не могу.
— Ты въедливая, упрямая, красивая женщина, — шепчу я ей в рот, облизывая нижнюю губу. — Leonessa mia. Mondo mia (прим. пер. — Моя львица. Мой мир).
Она целует меня снова, слаще, мягче, прощально…
— Отдайся мне, Амелия, — шепчу я. — Позволь мне обладать тобой.
— Но я… — вздыхает она. — Я — это все, что у меня есть.
Я не останавливаю ее, когда она пытается уйти, и еще долго после того, как дверь захлопнулась, я стою там, шепот ее прикосновений, ее поцелуи на моей коже и гулкие слова Ашера заполняют мою голову.
Глава 25
Амелия
Мои беспокойные ноги несут меня по темному коридору к единственному свету, пронзающему темноту притихшего дома. Я не питала иллюзий, что я одна, но я не видела их, и никто не остановил меня. Ни охранник, стоявший у входа в комнату, ни вид незнакомого лица, вызвавший во мне прилив неожиданной печали при воспоминании о смерти Нейта и выздоровлении Кольта в городской больнице.
Я знала, что охранник останется возле моей двери, пока Линкольн по-прежнему будет спать по другую сторону стены.
Я не могу сказать, что заставило меня соскользнуть с кровати, когда луна была высоко над спокойным океаном за окнами. Я схватила радио няню, которую теперь сжимала в вспотевших ладонях, и направилась туда.
Навстречу свету в конце коридора и нарастающему звуку воды, льющейся из душа.
Поцелуй Габриэля во время ужина все еще грел мои губы, я чувствовала его твердость между ног и его мольбу, чтобы я отдалась ему. Слова эхом отдавались в моей голове.
Но я — это все, что у меня есть.
И эти слова были правдой.
А может быть, это были воспоминания о прошлом, о детстве, о том, как я хотела что-то и не получала, как ложилась спать голодной и как меня оставляли в школе, потому что я была не такой, как все. Возможно, сейчас мной управляла одинокая девочка, та самая, которая так хотела что-то почувствовать. Быть желанной. Нужной.
Чувствовать прикосновение руки, потому что я сама позволила, а не потому, что кто-то заставил. Почувствовать ласку, а не шлепок. Я хотела, чтобы у меня перехватило дыхание от страстного поцелуя, а не от того, что мою голову держали под грязной водой давно забытого на заднем дворе бассейна.
Все эти воспоминания можно было вытеснить новыми. Теми, где кто-то хотел меня, нуждался во мне, жаждал меня.
Я могла отдаться им и забыть обо всем.
Так что, возможно, именно это заставило меня исследовать то, чего я давно хотела и в чем себе отказывала.
Дверь в ванную приоткрыта, из щели льется теплый свет, вода журчит, но я не слышу Габриэля, пока протяжный стон не вызывает восхитительную эротическую дрожь по позвоночнику.
Этот звук, глубокое рычание удовольствия, был безошибочным, но навязчивые мысли заставляют мою руку замереть, прежде чем я успеваю заглянуть. Что, если это была другая женщина? Есть ли у Габриэля любовница?
Мы были женаты, но я ясно дала понять, что мне ничего от него не нужно, так что я не могу его винить, не так ли?
