неистово, чем когда-либо прежде, он сильнее прижимал меня к себе, наши языки дразнили друг друга. Потом он коснулся губами шеи, уха, без всяких усилий притянул меня к себе на колени. Я не сопротивлялась, потому что сидеть вот так, прижимаясь к его телу, было совершенно естественно. Тяжело дыша, он продолжал страстно целовать меня. Взяв его руку, которая обхватывала меня за бедро, я подняла ее выше, к груди, чтобы он погладил ее сквозь свитер. Сперва он робел, но потом застонал и прошептал мне на ухо:
— Что ты делаешь со мной, Эм?
— Я хочу тебя, Джексон… всего тебя.
Громкие слова для пятнадцатилетней девочки, но я имела в виду каждое из них.
Он снял меня с себя и отстранился, затем повернулся к пруду, уперся локтями в колени и уронил голову на руки.
— Что мы можем сделать? Я имею в виду, мы не можем быть вместе — нам некуда идти. — Его голос стал выше. — Тут ничего не поделаешь, Эм.
Проведя рукой вверх и вниз по его спине, я произнесла.
— Все нормально. Я имела в виду, что хочу тебя… однажды.
— Однажды, — повторил он. — Надеюсь, что это «однажды» произойдет очень скоро. Кажется, что все всегда пытаются нам помешать.
— Кто — все? О чем ты говоришь? Мой папа сядет в тюрьму. Твоя мама занята своими делами, и с Келлерами все будет в порядке, пока я не попадусь. Мне этого достаточно, Джексон. Мне пока достаточно просто быть рядом с тобой.
Он посмотрел на меня, в его глазах стояли слезы.
— Знаю, извини. Я такой ворчун. Просто мне шестнадцать, понимаешь? — рассмеялся он наконец, и я вместе с ним.
Я знала, что он имел в виду. Мы были влюблены. И хотели стать как можно ближе. Физическая составляющая отношений казалась нам абсолютно невинной. Мы бы сделали это из любви друг к другу, а не из-за похоти и давления сверстников. Мы были преданны друг другу и искренне любили, сильнее, чем большинство женатых людей — по крайней мере, тех, кого мы знали. Годами мы развивали любовь и уважение друг к другу. Секс в пятнадцать лет кому-то мог бы показаться слишком ранним, но для нас возраст был как нельзя более подходящим.
— Понимаю, — ответила я. — Чувствую то же самое.
— Я так сильно хочу тебя. Только об этом и могу думать.
— Просто сосредоточься на будущем. Помнишь, как мы представляли себя взрослыми? Ты сказал, что хочешь быть ниндзя, а я могу быть твоим помощником, но ты не разрешишь мне использовать самурайский меч, потому что считаешь меня слишком неуклюжей.
— Я больше не хочу быть ниндзя и не считаю тебя неуклюжей. Ты идеальна. Ты останешься со мной, верно? — его тон был серьезным.
— Да. Конечно, я останусь. Всегда, Джекс.
— Я не могу жить без тебя. Это такой отстой — жить с Лейлой в конце этой грязной дороги в полном одиночестве и больше не с кем поговорить. Ей становится хуже. Она перестала покупать еду. Я держусь на полуфабрикатах и хлопьях.
— Мне так жаль. Хотелось бы мне тебе помочь.
Он отвернулся, будто был слишком смущен, чтобы смотреть мне в глаза.
— Когда я думаю о тебе, о нас, о том, что мы пережили, будучи детьми, мне кажется, что я смотрю какое-то идиотское кино. Когда мы были только вдвоем, все было так хорошо.
Было видно, что слова давались ему трудно, но он старался казаться сильным. Бороться с эмоциями.
— Знаю… Для меня все так же.
— Теперь ты ушла, и все такое реальное и такое, черт возьми, неправильное. Она отвратительна. Лейла просто ужасна; она сошла с ума. Каждую ночь у нас дома новый парень, и я их слышу. Мне хочется просто сдохнуть каждый гребаный раз.
— Прошу тебя, не говори так. Переходи в мой дом. Там никого нет. Ты можешь там ночевать.
Он удивленно вскинул голову:
— Твой дом конфисковали, Эм. Городские власти его сносят.
— Что? А как же мои вещи? Моя одежда, мои книги, вещи моей матери?
— Всего этого уже нет.
В горле встал ком.
— А что же будет делать отец?
— Его посадят в тюрьму, а после неё, наверное, отправят в реабилитационный центр. Вот об этом я и говорю, Эм. Все меняется.
Моя грудь тяжело вздымалась.
— Мне уже надо ехать в библиотеку и встретиться с Софией.
— Хорошо. — Он взял меня за руку и потащил к грузовику. Но, прежде чем открыть пассажирскую дверь, прижал меня к ней и потерся носом о линию подбородка. Джексону было всего шестнадцать, но он был мужчиной: сильным, спортивным и мужественным.
— Я просто хочу запомнить твой вкус и запах.
Он крепко поцеловал меня, слегка прикусив губу. Боль была приятной.
Я остановила его и отклонилась, тяжело дыша.
— Не говори так. Тебе не нужно «запоминать». Мы скоро снова увидимся, так ведь?
Он отстранился, задыхаясь.
— Надеюсь.
— Так и будет.
Я прижала ладонь к его лицу. Несколько тихих мгновений мы смотрели друг на друга, но это была уютная тишина.
— Мы были такими детьми когда-то. Помнишь тот день в автобусе, там был тот тупица Майки и… как звали второго придурка?
— Алекс Дункан.
— Да, Алекс. Помнишь, как вы меня доставали?
— Мы все друг друга доставали, Эм. Мы же были детьми.
— И посмотри на нас теперь, — я рассмеялась. — Ты мог бы подумать, что мы станем такими? Повзрослевшими и мечтающими только о том, чтобы каждую секунду быть рядом? — Я всегда это знал.
Я захохотала.
— Лжец.
Он не отреагировал.
— Нет. Правда. Я клянусь тебе. Я всегда знал, что однажды все будет именно так. Думаю, ты тоже всегда знала.
— Может быть.
Мой голос дрожал, глаза начали наливаться слезами.
Он притянул меня к себе и обнял.
— Джексон? — позвала я.
— М-м?
— Что с нами будет?
Я чувствовала, как билось его сердце напротив моей груди.
— Это никому неизвестно.
— Ненавижу это, — сказала я.
— Знаю, я тоже это ненавижу, но, думаю, это как читать хорошую книгу. Такую, когда ты не хочешь пропускать страницы, чтобы узнать, что произойдет в конце. Каждый момент — это отдельная история.
— Не хочешь ли ты сказать, что каждый момент был хорошим? А как насчет моего папы и твоей мамы? — всхлипнула я, вытирая слезы.
— Наша история — потрясающая. Может, все остальное в наших жизнях и дерьмово, но история нас с тобой — идеальна, Эм.
— Да, это мне нравится. А ты умеешь выбирать слова, Джексон Фишер.
Он засмеялся.
— Как хороший словарь, да?
— Лучше продолжай писать. Ты — замечательный писатель,
