— Здравствуйте, мистер Кембридж! Поздравляем вас с Рождеством!
В первое же утро я в соответствии с традицией поджидал внизу прибытия мистера Кембриджа, стоя возле статуи сэра Бенджамина Артритинга, некогда знаменитого главного хирурга больницы Святого Суизина.
— Что-то шеф задерживается, — сказал я регистратору, высоченному, худющему, весьма серьезному и довольно приятному молодому парню по фамилии Хатрик, который уже получил недавно врачебный диплом.
— Ничего удивительного, — проворчал он. — В прошлый раз, когда старик опоздал на операцию, выяснилось, что он улетел в Америку читать лекции.
Операция была назначена на девять, но лишь в половине десятого в воротах появился веселый и улыбающийся мистер Кембридж. Он притопал пешком.
— Доброе утро, мой дорогой мистер Э-ээ, и вы, мистер А-ээ, — приветствовал он нас с Хатриком, поскольку никогда не мог вспомнить имен своих помощников; я был еще признателен мистеру Кембриджу, что он сумел по прошествии двенадцати часов после вечера встреч припомнить меня. — Извините, что задержался. Мои записки у вас?
Я вручил мистеру Кембриджу три или четыре конверта, надписанных его же неразборчивым почерком: чтобы не забывать назначенных на следующий день дел, он обычно писал самому себе записки и запечатывал в конверты.
— Так, — сказал он, направляясь в хирургическое отделение. — Сегодня, я вижу, у нас прелюбопытная гастродуоденальная фистула. Я хочу, чтобы вы поприсутствовали, мистер Э-ээ… Ну и вы, конечно, мистер А-ээ…
То, что за этим последовало, наверняка запечатлеется в моей памяти как один из самых позорных — а может, и самый позорный — эпизодов в моей врачебной карьере. Еще будучи студентом, я иногда удостаивался чести облачиться в стерильный халат, бахилы, маску и перчатки и присутствовать в операционной за спинами ассистентов. Время от времени мне даже вручали ретрактор со словами: «Держи крепче, парень!» Однако большую часть времени я видел только спину хирурга, склонившегося над пациентом. Теперь же, став ассистентом мистера Кембриджа, я уже должен был сам снимать швы, отщипывать окровавленные кончики и накладывать повязки. Обдумывая свои действия, я натянул резиновые перчатки с особой решимостью и ухитрился разодрать их.
— Сестра! — прозвенел голос старшей сестры. — Новую пару перчаток для мистера Гордона!
Крохотная медсестра, едва заметная под громоздкими стерильными одеяниями, метнулась к стерилизатору и тут же повернулась ко мне, протягивая длинным пинцетом пакетик с перчатками.
— Спасибо, — пробормотал я. От смущения я забыл натереть увлажнившиеся ладони тальком и теперь едва ухитрился запихнуть руки в перчатки. При этом два пальца почему-то застряли в отделении для большого пальца, а пустой мизинец болтался, как оболочка кишки на ветру.
— Полидактилия[12]? — сочувственно спросила медсестра.
Я разнервничался, сильно потянул, и чертова перчатка расползлась надвое.
— Сестра! — металлическим голосом позвала старшая сестра. — Еще одну пару перчаток для мистера Гордона!
Третью пару я натянул более успешно, хотя над каждым пальцем осталось небольшое пустое пространство, наподобие детской соски. Торопясь к операционному столу, я отодвинул в сторону тележку с хирургическим инструментарием, оказавшуюся у меня на дороге.
— Эта тележка расстерилизована! — возопила подлая мегера едва ли не во всю глотку. — Полную смену облачения мистеру Гордону!
Короче говоря, к пациенту я наконец подобрался, когда операция уже близилась к концу.
— Рад вас приветствовать, мистер Э-ээ… — пробормотал мистер Кембридж. — Будьте так любезны, возьмите второй ретрактор у мистера Ы-ыы…
Преисполненный решимости исправиться и наверстать упущенное, я, как нарочно, ухитрялся все портить. Хирургические нитки для швов я нарезал недостаточной длины, несколько раз терял ретрактор, ухитрился защемить себе палец артериальным зажимом, а напоследок уронил на пол лоток с инструментами. Мистер Кембридж стоически терпел мои выходки, делая вид, что ничего не замечает.
Единственным моим утешением было то, что и у Гримсдайка все валилось из рук. Ему, пожалуй, приходилось даже хуже.
Утром за завтраком я поинтересовался, как он собирается справиться с анестезией.
— А что тут сложного? — пожал плечами Гримсдайк. — В наши дни все за тебя прибор делает. Подкрутишь в одном месте, нажмешь рычажок и — свободен как ветер.
— А вдруг ты слишком обогатишь газовую смесь?
— Ну и что? — легкомысленно хмыкнул Гримсдайк. — Насколько я знаю, старичок, вся анестезия делится на три стадии: бодрствование, сон и смерть.
Во время операции я понял, что Гримсдайк ни черта не смыслит в анестезии. Он сидел у изголовья хирургического стола возле здоровенного хромированного прибора с панелью, сплошь утыканной рычажками, кнопками и циферблатами. В единственном его глазу, который мне был виден, было столько беспокойства, сколько я замечал у моего приятеля лишь раз, когда оказалось, что одна из его подружек забеременела. Время от времени Гримсдайк зарывался в стерильные полотенца и с надеждой заглядывал в руководство Макинтоша «Основы анестезиологии», которое поставил у головы безмятежно похрапывающего пациента. Идя в операционную, Гримсдайк был убежден, что ему предстоит всего-навсего ассистировать штатному анестезиологу, жизнерадостному толстячку, напичканному самыми скабрезными анекдотами во всем Лондоне. Однако оказалось, что анестезиолог, погрузив пациента в сон, удалился в ассистентскую и, прихватив свежий номер «Таймс», с головой ушел в разгадывание кроссворда. Гримсдайк же остался у приборной панели в одиночестве.
В отличие от большинства других хирургов мистер Кембридж был терпелив и вежлив со своими анестезиологами. Он не обращал внимания на тихие ругательства, которыми то и дело сыпал Гримсдайк, крутя не ту ручку, и даже сделал вид, что не заметил, как спящий пациент вдруг закашлялся. Уже в самом конце операции Гримсдайк вдруг начал клевать носом, а потом и вовсе уткнулся в стерильные салфетки и закрыл глаза. Тут, к моему несказанному ужасу, рука пациента медленно поднялась в воздух.
— Мистер анестезиолог, — спокойно произнес мистер Кембридж, — если даже ваш пациент не спит во время операции, быть может, и вам следует пока воздержаться ото сна?
Оперируя на чужих животах, мистер Кембридж напрочь забывал о своем собственном. Операция следовала за операцией, и урчание в пузе напомнило мне, что неплохо бы и пообедать. Наконец, после четвертой операции кряду, старшая сестра вручила мне бинты и громко возвестила:
