— Мистер анестезиолог, — спокойно произнес мистер Кембридж, — если даже ваш пациент не спит во время операции, быть может, и вам следует пока воздержаться ото сна?
Оперируя на чужих животах, мистер Кембридж напрочь забывал о своем собственном. Операция следовала за операцией, и урчание в пузе напомнило мне, что неплохо бы и пообедать. Наконец, после четвертой операции кряду, старшая сестра вручила мне бинты и громко возвестила:
— Перерыв на один час, сэр. Уже два часа.
— Два часа? — изумился мистер Кембридж. — Мы ведь только начали. Надо же, как время летит!
— И к тому же вас ждет полицейский.
— Ах да. Кто именно?
— Сержант Фланнаган.
— Ах, Фланнаган. Впрочем, я все равно не помню их по фамилиям. Каков он из себя?
— Здоровенный малый, сэр, с красной рожей, — подсказал Хатрик.
— Ах, значит, я все-таки его знаю. Сейчас выйду. Обработайте, пожалуйста, шов, мистер Э-ээ…
Мистер Кембридж был для лондонской полиции постоянным клиентом, поскольку вечно терял свою машину. Едва начав хирургическую карьеру, он приобрел стандартный «бентли», но либо забывал, где его оставлял, либо не помнил, приехал на нем или нет, либо отпирал утром гараж и убеждался, что машины в нем нет.
— На этот раз я абсолютно убежден, что мой автомобиль украли, — заявил он полицейскому, пока мы с Гримсдайком и Хатриком уписывали за обе щеки заливную баранину. — Сегодня утром я приехал на метро, но уже вчера машины у меня не было… Так мне кажется, во всяком случае. Зато накануне, сержант Финикин, я… Словом, я отчетливо помню, что оставил «бентли» напротив своего дома на Харли-стрит. Когда же я утром вышел, моего автомобиля и след простыл.
Сержант кашлянул.
— Почему же вы сразу не известили полицию, сэр?
— Э-э… видите ли, сержант Фулиген, увидев, что машины нет, я поначалу был убежден, что приехал домой не на ней. Вы меня понимаете?
— Разумеется, — кивнул сержант.
После обеда мистер Кембридж отправился резать животы в другую часть Лондона, предоставив заканчивать операции нам с Хатриком. Поскольку штатный анестезиолог сопровождал мистера Кембриджа, Хатрик, еще не пришедший в себя после увиденного, известил Гримсдайка, что проведет оставшиеся мелкие операции под местной анестезией. Гримсдайк воспринял его слова с достоинством, пробурчав себе под нос что-то вроде: «Любой осел со скальпелем в руках может быть хирургом», — после чего испарился из операционной. На мое счастье, старшая сестра тоже сменилась, и мы с Хатриком, оставшись вдвоем, счастливо оперировали до полуночи. После утреннего провала я был убежден, что мне никогда не стать хирургом, но, работая бок о бок с Хатриком, постепенно обрел уверенность.
Вернувшись около полуночи в ассистентскую, мы застали там сержанта Фланнагана.
— Мистер Кембридж уехал, — известил его я. — Что-нибудь передать ему?
— Да. Мы нашли его машину.
— Неужели? И где же она была?
— В его собственном гараже, где же еще.
В больнице Святого Суизина под надзором мистера Кембриджа находились сразу два отделения: женское и мужское. Первое называлось «Постоянство», а второе носило звучное имя «Стойкость». Сам мистер Кембридж каждый вторник совершал обход обоих отделений по утрам, однако его общение с пациентами обычно сводилось к тому, что он бодро тыкал их кулаком в живот и говорил:
— Вот увидите: вам сразу полегчает, как только мы вырежем эту ерунду.
Хатрик выполнял всякие пустячные операции, а на мою долю выпали послеоперационный уход и повседневная забота о лежачих больных. Оказывается, пациентов куда меньше волновало, какую часть организма оттяпали у них под наркозом, чем бессонница, запор, остывший ужин или сквозняк. И эти вот проблемы повисли на мне. Дважды в день я был обязан обходить все палаты, благодаря чему пациенты видели меня куда чаще, чем остальных врачей хирургического отделения. Не раз они приводили меня в смущение, называя молодым медицинским светилом, которое «всем тут заправляет».
Однажды я услышал, как один из пациентов спрашивал другого внизу, в рентгеноскопическом кабинете: — Кто ваш хирург?
— Доктор Гордон.
— Я имею в виду — кто главный хирург в вашем отделении?
— Кто-кто — доктор Гордон, — с недоумением ответил его собеседник. — Молодой такой.
— А что, других врачей у вас нет?
Немного подумав, пациент ответил:
— Есть еще какой-то Хатрик, который иногда помогает доктору Гордону.
— Да! Ну, а еще кто?
После мучительного раздумья последовал ответ:
— Больше — точно никого. Разве что какой-то старик, которого доктор Гордон по доброте сердечной время от времени привлекает к своим операциям. Но старикан уже давно ни на что не годен, — уверенно добавил он.
Поскольку отделение профессора хирургии находилось в том же корпусе, что и наши два, мы часто встречались с Бингхэмом. Общались мы подчеркнуто, до навязчивости вежливо: Бингхэм к злополучному лифту на милю не подходил, а я при всякой встрече советовался с ним как с более опытным коллегой по поводу сложных случаев. Когда наши профессиональные интересы сталкивались, мы соревновались друг перед другом в любезности и уступчивости.
— Привет, старина, — сказал он как-то вечером, входя в дежурную операционную. — Ты закончил?
— Нет еще. Собственно говоря, я только успел руки вымыть. У меня тут гнойный абсцесс. Впрочем, если тебе нужно, я готов…
— Нет, что ты, дружище, — развел руками Бингхэм. — Конечно, сегодня наше дежурство, и приоритет за нами, но я и в мыслях не допускаю, чтобы тебе помешать. К тому же речь идет о банальном переломе, который вполне может подождать. Будь спок.
— Нет уж, дорогой мой Бингхэм, я тебя пропускаю! Тем более что у меня гнойник, после которого пришлось бы готовить всю операционную…
— Это очень благородно с твоей стороны, старина, — проникновенно произнес Бингхэм. И тут же глаза его радостно зажглись. — Послушай, старина, ты можешь завтра весь день пользоваться нашей изумит центрифугой!
— Ой, ну что ты…
— Да, дружище. Я настаиваю на этом.
— Ты просто поражаешь меня своей добротой, Бингхэм.
— Для тебя, старина, мне ничего не жа.
Апрель промелькнул как один день. И вдруг я стал все чаще и чаще замечать какую-то непривычную тоску. Поначалу это меня озадачило: дела мои шли в гору, карьера складывалась блестяще, однако меня не отпускало странное ощущение, будто в жизни моей чего-то не хватает. Мне даже закралось в голову мрачное подозрение, что моя хандра — это предвестник какого-нибудь невроза, и я, не выдержав, поделился своими опасениями с Гримсдайком. Мы тогда сидели за пинтой горького эля в пабе «Король Георг».
