На глазах ребенка выступили слезы.
— Доченька, скорее всего, дедушка с бабушкой рано проснулись, покормили и выпустили гулять котика, а сами поехали… по делам… — Объясняя Марте отсутствие в доме пушистого питомца и взрослых, Катя пыталась успокоить и себя. Отец с Ариной Ивановной действительно куда-то уехали и потому не позволили ей понежиться в постели. Так что никакой это не демарш. — Посмотри: машины во дворе нет. Они скоро вернутся, и дедушка обязательно свозит тебя в парк. Давай позавтракаем и подождем их в саду.
— Не хочу завтракать и в сад не хочу. Хочу к Зигфриду! — неожиданно вспомнила Марта далекого друга, а вместе с ним и подзабытую идею: — Мама, давай заберем с собой Апельсина!
— Дорогая, ну ты же знаешь, что Генрих…
— Не люблю твоего Генриха! — с вызовом заявила дочь и в слезах убежала в комнату, громко хлопнув дверью.
Катя только вздохнула: такие резкие перемены настроения раньше Марте были несвойственны. Она вообще редко плакала, даже будучи совсем крохой. Все изменилось с конца зимы: и просыпалась в слезах, и начинала рыдать, если что не так. А если уж с утра случалось плохое настроение — капризы, слезы на весь день…
И дело было не в переезде в новый дом, где у девочки наконец-то появилась отдельная уютная комната. Дочь категорически отказывалась принимать Генриха. Вернее, всячески противилась тому, что они теперь живут вместе, что мама спит с ним в одной спальне. Правда, такое случалось редко, в основном Катя спала в комнате дочери на раскладной кровати. В рабочие дни Марта с Генрихом почти не виделась: тот просыпался и уезжал рано, вечерами мать с дочерью возвращались домой раньше, ужинали, много времени проводили в детской, там и засыпали. Но в выходные распорядок дня менялся: почти все время Генрих проводил с ними. И, надо отдать должное, всячески старался найти подход к Марте: детские развлекательные центры, поездки в магазин. Даже пытался с ней играть: в ее игры, по ее правилам. Но Марта оставалась неприступна: Генрих был для просто дядей. Чужим.
Она категорически отказывалась его принимать! Ничего удивительного: с одной стороны, элементарное проявление детского эгоизма и ревности, когда ребенок не хочет с кем-то делить маму. С другой — как считал Генрих, в этом была вина Кати: слишком долго она противилась его желанию стать для Марты настоящим отцом. Если бы она называла его папой с рождения (а он этого желал, предлагал), если бы он воспитывал ее с первого дня — не было бы сейчас такой тупиковой ситуации. А ведь только благодаря ему она жива: нашел фонд, оплативший операции, бросил высокооплачиваемую работу, переехал ближе, чтобы помогать и заботиться. Но всего этого Катя не ценила, относилась отчужденно, поэтому точно так же сейчас ведет себя и ее дочь.
Отчасти Катя могла с этим согласиться. Она часто отказывалась от предложенной Генрихом помощи и принимала ее лишь в экстренных случаях, которые можно было пересчитать по пальцам. Не хотела давать ему повод надеяться на общее будущее, потому что была уверена: после третьей операции они с Мартой вернутся домой.
А потом они приехали в клинику на очередной плановый осмотр и… все резко изменилось.
Сколько ночей тогда Катя не спала, сколько плакала, глядя на Марту! Особенно когда купала, осторожно проводя мочалкой по длинному послеоперационному шву посередине грудной клетки…
Сейчас, оглядываясь назад, она понимала, что все решил пост с хэштегом «#старыйновыйгодлюбовьсказкасчастье», которым поделилась в профиле Ладышева незнакомая дама.
Свежие розы на столе, свечи… Многочисленные фото молодой женщины Катю особо не впечатлили: не писаная красавица, но холеная, ухоженная. Вот только… не настоящая какая-то. Не было в ней завораживающей мягкой женственности: ни в изгибах тела, ни в глазах.
«На даму вольного поведения не похожа, на хищницу не тянет. Сплошное самолюбование и высокомерие», — оценила ее Катя, переключив внимание на мужчину, с которым та, судя по посту, провела романтический вечер.
Вадим Ладышев произвел иной эффект: все так же красив, мужественен, галантен. Проступившая на висках седина добавляла особого шарма, но… настораживал холодный взгляд напряженность, которая читалась не только в глазах, но и в том, как сидел, в каком положении были руки, полусжатые ладони. Почему-то вспомнилось, как она любила их рассматривать, приближая к близоруким глазам, до мелочей изучала кожный рельеф, тайком сравнивала его линии со своими…
Открылось следующее фото, и… эти же ладони оказались на женской талии: сама женщина сидела у Вадима на коленях, обнимала его за шею, касаясь губами щеки. Нечто подобное Катя уже видела: начмед больницы Валерия на руках Вадима, он несет ее вверх по лестнице, в такт шагам касается губами кожи…
Закружилась голова, в глазах потемнело, запрятанное глубоко в душе вселенское горе, тоска по потерянной любви вырвались наружу, заполонили сознание. Машинально захлопнув крышку ноутбука, она откинулась к спинке кресла, закрыла глаза…
Для чего ей теперь жить? Зачем? Она должна исчезнуть!
— Мамочка, я проснулась!
Детский голосок заставил Катю обернуться к дивану, на котором, откинув в сторону одеяло, сидела улыбающаяся Марта: нетерпеливо сучила ножками, протягивала ручонки… В следующее мгновение в душе словно зажглась красная сигнальная лампочка, зазвучала предупреждающая сирена.
«Марта! Я должна жить ради Марты! Я должна сделать все, чтобы она жила!» — застучало в голове.
Но лишь спустя три недели она набрала номер Генриха и, глядя на улыбавшуюся ей дочь, произнесла: «Да. Я согласна».
Однако, если Катя, переступив через себя и сжав зубы, безропотно выполняла роль, на которую обрекло ее согласие на будущий брак, Марта восстала с первого дня: отказывалась не только называть Генриха папой, но и просто общаться, кирпичик за кирпичиком упрямо выстраивая стену отчуждения. Катю это уже не просто настораживало, а начинало пугать: что будет дальше? Удастся ли разрушить эту стену, которой со временем она может отгородиться и от матери? А вдруг своим поведением девочка выражает ей свою солидарность, подсознательно чувствуя, что мама не любит этого мужчину? Если так, то, выходит, пока Катя не полюбит Генриха, ее дочь тоже его не примет. Но как полюбить по необходимости? Любовь — это дар небес!
Меж тем приближались сроки операции, а вместе с ними и день регистрации брака: бумаги собраны, необходимые процедуры пройдены. Генриху останется лишь удочерить девочку, и двух месяцев на это должно хватить. Но и откладывать дальше нельзя: бюрократия, как и во всем мире, жила здесь по своим законам, то тут, то там воздвигая новые препятствия.
И все же Катя как могла тянула с этой процедурой. Понимала, что после брака и удочерения Генрихом Марты обратной дороги не будет ни для нее, ни для дочери. В случае чего она сможет, не без сложностей, правда, развестись, а вот лишить его отцовства вряд ли получится. Учитывая немецкое гражданство Марты, система правосудия и ювенальная юстиция априори будут не на стороне мамы-мигрантки…
«Любовь — она или есть, или ее нет, или жива, или мертва, — вспомнила она свое же изречение и вздохнула: — Вряд ли мы будем счастливы, но другого варианта нет».
Вытирая руки полотенцем, краем глаза она успела заметить, что пришло сообщение по вайберу: Генрих.
«Почувствовал, что ли? После отвечу, сначала успокою Марту…»
Валерия проснулась оттого, что кто-то ходил по квартире. Вспомнив о незваном госте, она в страхе вскочила с кровати, набросила халат, выглянула в прихожую, на цыпочках приблизилась к закрытой кухне.
— …номер никто не знает, — услышала она приглушенный голос Максима. — Не получилось, потому что Ладышев оказался умнее всех… Да, ищут… Хорошо, буду ждать указаний. Спит… Мне нужно съездить в пару мест… Только сам ей скажи…
Попятившись на цыпочках обратно в спальню, Лера неслышно затворила дверь и прижалась к стене.
