почти заставив себя сделать этот шаг. Шаг назад. Хотя сердце рвалось туда, к этому упрямому и любимому человеку. Которого так много. В котором так много. Бежать к нему бегом, уткнуться в шею, замереть в его руках. И на какой-то краткий миг поверить, что он все поймет, что за него можно укрыться от всех невзгод.
От себя только не скроешься.
И как бы его ни было много, ей и этого не хватит. Чтобы заполнить бездну внутри.
Если Георгий здесь — значит, его чувства сильнее, чем Ире казалось. На одном упрямстве и чувстве попранный гордыни человек столько не продержится. А он не забыл. Снова приходит. Ждет. На что-то надеется. Сердце заныло совсем больно. И ноги уже были готовы сорваться с места.
Нет.
Он, скорее всего, скажет, что ему это неважно — что у Иры не может быть детей. А она ему обязательно об этом расскажет. Нельзя о таком промолчать. Он даже будет в это верить. Возможно, он будет в это верить долго. Потому что… боже, как же страшно и сладко в это верить… потому что любит. Он умеет любить.
Нельзя давать любящему человеку право выбора. Там, где его выбор очевиден и не в его пользу. Нет. Нет. Нет. Из двух зол выбираем меньшее. Из двух болей — свою.
Ирина развернулась и уверенно пошла обратно. Рано или поздно Георгий уйдет. А она — она пока посидит в кафе через дорогу. Ирина после полного трудового дня и хочет есть. А чувства… чувства женщине, которой два года назад ампутировали душу, не нужны.
Ирина просидела в кафе два часа. Поужинала, выпила три чашки капучино, привела с телефона в идеальный порядок всю свою электронную медицинскую документацию. Ира третью неделю трудилась в медицинском центре, входящем в федеральную сеть клиник. Для нее эта работа была вызовом самой себе. Еще помнилось, как тяжело ей давалась работа с детьми тогда, сразу после. Оказалось, что острый период прошел. И сейчас… сейчас профессионал взял верх. И если специально не ковырять свою рану — то о ней в течение рабочего дня почти не вспоминалось. Ирина сделала все, чтобы времени и сил на ковыряние не было. По проверенной схеме. В частной клинике нормативы работы, конечно, не такие, как в государственных учреждениях. И бюрократии меньше. Но Ира постоянно находила себе занятие. Работу старалась выполнять не просто хорошо — идеально. В свободные минутки общалась с коллегами — исключительно на профессиональные темы. Вникала в нюансы работы клиники, задавала вопросы. За две недели работы Ирина вполне освоилась. А если у нее все же появится свободное время на ковыряние — так она себе уже статей накачала, читать — не перечитать.
Снова пиликнул телефон.
Мама: Ириша, он ушел. Совсем. Сел в машину и уехал.
Какие же дурацкие шпионские игры. Ирина заказала себе еще чашку кофе и счет. И, подперев щеку рукой, смотрела в окно, на начавшиеся августовские сумерки. Говорят, август — это как вечер воскресенья. Вроде бы выходной, но завтра — понедельник. И надо на работу.
Работу Ира только приветствовала. И хотела ее, и радовалась ей. Но это лето… оно подарило Ирине такое счастье. Нежданное, в существование которого она перестала верить. Она просто забыла, что так бывает. Что ты кому-то интересна. Что тобой восхищаются. Когда касаются — и сердце заходится так, словно не было в жизни раньше таких прикосновений. Таких чувств. Забыла, что такое, когда о тебе заботятся. Когда кому-то есть дело до того, что ты чувствуешь. И вдруг возникает призрачная вера, что могут понять.
Перед ней поставила чашку, положили папочку со счетом. Ира расплатилась, поблагодарила и принялась пить кофе.
Интересно — вдруг подумалось ей — как бы Гоша отреагировал на сообщение о том, что от него беременны? Ирина даже отставила чашку и некоторое время напряженно думала. И потом сама себе кивнула. Георгий даже не завел бы речи об аборте, это точно. Наоборот, он был бы совершенно против такого исхода. И ребенка бы признал, и отцом бы был прекрасным. Хотя, возможно, воскресным. Но сути это не меняло.
Эх, Гошка, Гошка. Оказывается, существует на свете человек, который идеально для нее создан — в этом Ира теперь была уверена твердо. Да только опоздал ты, Гошка. Или это Ира поторопилась.
Снова пиликнул телефон.
Мама: Ириша, ты куда пропала? У тебя все в порядке?
Ирина: Да, мама, я уже иду.
Она собирала вещи, надевала крутку и думала. А что дальше? А если он приедет еще? А если снова позвонит в квартиру? А если они все-таки встретятся? Ирина зябко передернула плечами. Тогда, в тот первый момент, когда она его увидела, ей хотелось бежать к нему. А теперь мысль о встрече ужасала. Что ему сказать? Кроме правды, нечего. И как объяснить свое исчезновение, всю эту игру в прятки? Объяснение только одно. Что, бухнуть прямо вот так в лоб: «Я тебя слишком люблю и не могу быть с тобой, потому что не могу иметь детей»? Как мелодраматична может быть правда. Как нелепа и жалка. Наверное, придется перед возвращением домой спрашивать маму. Это тоже мелодраматично, но так — безопаснее. И для нее, и для Георгия. Когда-нибудь ему надоест.
***
— Гоша, привет.
Он слишком давно знает Люсю. Слишком давно и слишком хорошо. И двух слов оказалось достаточно, чтобы спросить в ответ:
— Лютик, что случилось?
Людмила вздохнула в трубку. Значит, не ошибся.
— Гош, Гриша сегодня в командировке, будет только к позднему вечеру. А у меня тут…
— Что?
— Ромка хандрит, — выдохнула Люся. — Кашель, температура. Захлебывается прямо кашлем. Он же маленький, еще не умеет толком откашливаться, — Люся еще раз вздохнула.
В вопросы здоровья племянников, их воспитания и вообще жизни Гоша был вовлечен плотно. Люся, как медицинский работник, не страдала паническими атаками относительно здоровья сыновей. И тревога, которая была сейчас в ее голосе, явно свидетельствовало о том, что вопрос серьезный. По пустякам Люся не переживала.
— Что говорит врач?
— Только час-полтора врач приедет. К нам же так просто не добраться.
— А к вам вообще врач как приезжает? — вдруг запоздало спросил Гоша. — Из города неужели поедет врач? Или «скорая»?
— Мы в частной клинике обсуживаемся. Гриша каждый год кругленькую сумму отстегивает за сопровождение. Но они к нам приедут и днем, и ночью.
— Это хорошо, — выдохнул Гоша. — Чем помочь? Приехать надо?
— Ганьку из садика забери, пожалуйста, — на заднем фоне послышался писк Ромки, Люся что-то
