нашу ОПэГэ.
— Они опять что-то…
— Нет, — тихо отвечает Глеб. — Арс читает им “мертвые Души”, а Марк с Аленкой ждут ужастиков. И знаешь, Арс очень зловещий. Так что, “Мертвые души” вполне у него могут стать ужастиком.
— Ладно.
У меня подмышки потеют, и накатывает слабость плохого предчувствия. Я не жду ничего хорошего.
— Это я к тому… — Глеб подходит к столу и садится, — что они заняты и нас не подслушают.
Я медленно поднимаю бровь в немом вопросе.
— Это неправильно, Нин, — Глеб вздыхает, — пытаться тебя сейчас оттолкнуть от сложившейся ситуации.
Посудомойка уютно гудит позади меня. Свет от люстрый падает на лицо Глеба и заостряет его черты глубокими тенями.
— Так… — шепчу я и боюсь спугнуть его с решительного настроя открыться мне.
— Если бы я оказался на твоем месте, — он тяжело вздыхает. — Я бы… долго так не протянул. Мне, конечно, очень хочется, чтобы ты все взяла забыла и… дистанцировалась от всего этого… Так хочу, что готов чуть ли не в подвале тебя запереть. Понимаешь?
— Ну… возможно…
— Но ты никогда не дистанцировалась от меня, Нин, — откладывает телефон на стол. — Всегда рука об руку. Это я… от страха за свою жизнь отошел в сторону. И мне прилетело.
— Да, ты зря умолчал о своем здоровье и подозрениях, Глеб, — едва слышно отвечаю я. — Это было очень глупо. Я бы, конечно, сильно испугалась, но… я твоя жена. И выходила я замуж с четким осознанием того, что я готова в случае чего выносить из-под тебя утки, мыть… и любить. Больного, дряхлого, при смерти. И ты это знал.
— Знал, — кивает он, не отводя взгляда. — Но одно дело знать, Нин, а другое — столкнуться с такой нерадужной перспективой затухнуть и оказаться немощным.
— Нас это в любом случае ждет, Глеб, — я сажусь напротив него. — Мы будем стареть.
— А то я не вижу седые волосы на голове и в бороде, — он сглатывает.
— Ну, не такой уж ты и старый, раз заделал нам еще двоих, — слабо улыбаюсь. — И нас ждет вторая молодость с орущими конвертами, милый. И каждый наш пупсик был громким, требовательным и не любил спать ночами.
Тянется ко мне, берет за руку и мягко сжимает ладонь.
— Мне невероятно повезло с тобой, — серьезно всматривается в глаза. — Знаешь, так и просятся все эти банальности про вторую половинку. И какие дети у нас замечательные, Нин.
Я закусываю губы, опускаю лицо, чтобы спрятать слезы, которые предательски брызнули из глаз.
— Прости меня.
— Да простила я тебя, — прижимаю кулак ко рту и зажмуриваюсь. — Простила. И люблю. И выгонять не хочу, Глеб. Просто я запуталась… и мне страшно, но без тебя будет еще страшнее и непонятнее. И я сожру себя дурацкими мыслями, а дети… дети начнут не только садовых гномов таскать или спорить с учителями. Я все это знаю и понимаю, Глеб. Но если бы только разум сейчас работал…
— Я перезвоню Ярославу при тебе, — тихо отзывается он.
Поднимаю взгляд.
— Если ты, конечно, готова к этому, — сжимает мою ладонь крепче. — Мне действительно нечего скрывать от тебя. Никаких хитрых планов насчет тебя у меня нет.
Шмыгаю, вытираю слезы. Сначала с одной щеки, потом со второй и распрямляю плечи.
— Я готова, — серьезно отвечаю я. — Я ведь та самая жена, которая должна все знать.
Если мы остаемся в одной лодке, то я должна знать, в какие волны Глеб погружает свое весло, пытаясь удержаться на плаву. Вдруг ему понадобиться помощь, чтобы отбиться от голодных наглых пираний?
Хотя Надя даже не пиранья, а какая-то скользкая зубастая стервь.
— Тогда звоню?
— Звони, — медленно, но уверенно киваю, а потом встаю. — Подожди.
Выглядываю из кухни.
— Я столовую запер, — Глеб оборачивается. — Без шума им не удастся подкрасться. Да и мы сейчас не интересны. Они ждут, когда к Чичикову в Мертвых душах начнут приставать призраки.
— Тогда звони, — закрываю дверь кухни и бесшумно возвращаюсь за стол. — Не тяни.
Глава 40. Разговорчивый Ярик
Гудки обрываются хриплым голосом Ярика. Он выдыхает:
— Босс…
А затем кашляет.
— Ты, что, там куришь? — Глеб сердито хмурится.
— Да, — Ярик кашляется сплевывает, — ну и дрянь. Десять лет назад бросил. Фу! Бэ!
И еще несколько разномастных коротких слогов, которые говорят нам, как Ярик недоволен.
— Будто дерьмо высушенное покурил… Фуф. Ужас, какой, — вздыхает и кричит на сторону. — Эй, мужик! Сигареты нужны?
— Ну, давай сюда, — раздается на стороне пьяный голос. — Благодарству.
— Ярик, — шипит Глеб. — Ты мне чего звонил?
Молчание, и я вся напрягаюсь.
— Жена рядом? — серьезно спрашивает Ярик.
— Рядом, — подаю я голос.
— Это хорошо, что рядом, — тянет Ярик. — Не выпнула его еще?
Я немного теряюсь от фамильярности Ярослава, но я в ней не слышу надеменности, презрения или насмешки. Она такая. Дружелюбная, будто я с ним сто лет знаком.
— Блин, пардон, Антонина, — Ярик вздыхает. — Как-то я начал не так, да? Ну, я же деревенский. Невоспитанный.
— Все в порядке, — сдержанно отвечаю я.
— Блин, а по тону так и не скажешь, — цыкает Ярик. — Бубенчики босса в целости?
Я поднимаю взгляд на Глеба, который устало проводит рукой по лицу и подпирает подбородок кулаком:
— Ярослав… Мои бубенчики в целости.
— Не отрезала?
— Нет.
— Это хорошо, — Ярик чем-то шуршит. — Босс, погоди… — замолкает и рявкает. — А ну, пошли отсюда! Что у вас там?! Где родители?! Отошли от моей машины!
— Да это не машина, а корыто!
— Я тебе за корыто уши оторву! Это раритет!
— Глеб, — шепчу я. — Что происходит?
— Я не знаю, — он медленно моргает.
— Что за дети пошли?! — возмущенный Ярик возвращается к нам. — Они мне на двери мужской половой орган нацарапали. Художники, блин. И знаешь, Глеб, неплохо получилось. Анатомично, я бы сказал.
— Ярослав, — медленно выдыхает Глеб.
Кажется, хлопает дверца машины, дальше Ярик покряхтывает, и все это сопровождается непонятной возней на фоне.
— Короче… — говорит Ярик и загадочно замолкает.
— Ярик, я сама готова тебе бубенцы подрезать, — цежу я сквозь зубы. — Зачем звонил.
— О встрече прошу, — Ярик тяжело вздыхает. — Это не телефонный разговор. Тут надо лица видеть, глаза…
— Разговор касается Нади? — тихо спрашиваю я.
— Угу.
— Что-то случилось? — сглатываю ком тошноты. — Ярик…
— Да дома эта дрянь, — глухо и мрачно отвечает он. — Я ее пальцем не тронул, а помыться хочется, жуть как. С хлоркой. Что за человек такой? И кто виноват? Мамаша?
— Ярик, — скрипит зубами Глеб.
— Наверное, и папаша где-то прощелкал клювом, — продолжает свои измышления Ярик. — Тоже хорош. Только и говорит, как он всю жизнь положил на дочь. Как работал. Только я, я, я, да я. Страдалец. Труженик.
