Моего алколоида тоже послушаешь. Так он тоже герой-отец и всю жизнь положил на нас с братом. А на деле смертным боем бил. Но у нас хотя бы бабушка есть. А тут бабушки нет, — недовольно прищелкивает языком. — А еще я в дерьмо собачье, кажется, наступил.
Я в полнейшем недоумении. Как он быстро перескочил с насилия в семье на собачьи фекалии.
— Вот блин, точно, наступил, — тяжело вздыхает.
— Ярик, говори сейчас, что хотел сказать, — Глеб хмурится.
— Нет, это разговор для личной встречи, — невесело отзывается Ярик.
— Да вот мне нечего делать, как сейчас лететь к тебе на встречу, Яр. Совесть поимей, — рычит Глеб. — Такие деловые все кругом.
— Не, сегодня никаких встреч. Завтра, Глеб. Я сейчас тоже не готов.
— Ты мне, что, какую-то подставу готовишь?
— Вот какого ты обо мне мнения?
— Ну знаешь, — охает Глеб, — у меня сейчас ни одной хорошей мысли не лезет в голову.
— Я бы тоже как бы тут весь на нервах, если чо.
— Если чо? — Глеб вскидывает брови. — У меня тут ужин был в кругу семьи, а ты долбил звонками.
— Ну, такой я, блин! Завтра все поймешь!
— Давай сегодня! — повышаю голос.
— Сегодня не могу, — упрямо говорить Ярик. — У меня еще сегодня будет разговор. Тоже не из простых, знаете ли.
— Что ты такой разговорчивый, а? — Глеб бьет по столу кулаком. — Что ты там мутишь, Ярик?
— Знаешь, Глеб, ты прям сердце в нож вгоняешь… Нет… Нож в сердце! Подстава, значит, да? Вот как? Я тебя хоть раз подставил, а?
— Нет, — Глеб накрывает лоб ладонью.
— Ну вот! А сейчас, блин, внезапно решил подставить? Так, что ли? Обидно, блин! да я бы свои бубенцы за твои отдал! Антонина!
— Что? — шепотом отзываюсь.
— Я не тот человек, который зайдет со спины, — серьезно и строго говорит Ярик. — И я признаю, что это мой косяк, что тогда меня не было на этом тупом корпоративе. Я бы этого козла в туалет одного не отправил! И проследил бы за тем, что бы он не нажрался так.
— Да вы бы вдвоем могли нажраться, — устало откидываюсь назад.
— Он не пьет, — Глеб потирает бровь.
— Да, не пью. Блин! Опять обидно, Антонина!
— Прости, я не знала.
— Короче, завтра стукнемся, — обиженно вздыхает Ярик. — И это… я просто нервничаю, ага? Я вас люблю.
Мои брови ползут на лоб. Неожиданное признание от мужика, которого я толком и не знаю.
— Люблю и уважаю, — не унимается Ярик. — Вы крутые. И никто никаких подстав не готовит, елки-палки. Просто тут все очень сложно.
Сбрасывает звонок, и Глеб со вздохом растерянности выключает телефон.
— Ярик у тебя пипец странный… — озадаченно чешу щеку.
— Нормальный он мужик, — Глеб откидывается назад и смотрит на меня, — с жирными тараканами, но надежный.
— Ну да, — усмехаюсь, — не каждый свои яйчишки готов отдать за босса. Самое дорогое, что есть. Это даже не сердце вырвать. Подумаешь, какое-то сердце.
— Завидуешь?
— Ну, у меня таких надежных людей нет, — скрещиваю руки на груди. — Конечно, тоже хочу.
— Ну, он же нам двоим признался в любви и в уважении, — Глеб смеется. — Значит, и за тебя отдаст самое дорогое, — а затем морщиться, — давай не будем об этом, а?
— Я теперь не усну, — перевожу взгляд на люстру. — Серьезный разговор. Да он еще у тебя интриган.
— Будем вместе не спать.
Вновь смотрю на Глеба.
— И я… — он приподнимает подбородок, — все еще на диване сплю?
— Я еще не решила. А что так хочется обратно в уютную кроватку?
— Не в кроватку, а к жене.
— Пока еще жене, — деловито веду плечиком.
— С бывшей женой в одной кровати будет еще теплее и интереснее. Что-то в этом есть запретное.
— Про запретное, Глеб, рановато, — отвечаю ему едва слышно. — Пока отменяются только чемоданы.
Глава 41. Должок
— Люб, ты ружье убери, — хрипло говорю я. — Либо стреляй. Только давай в самое сердце.
— Ты время видел? — шипит Любка и зло вглядывается в глаза. — Какого черта приперся?
Разве должен я обращать на время дня и ночи, когда у меня, мать ее, любовь. И любвовь везде. В голове, сердце и в штанах.
Аж скулы сводит.
Я, конечно, могу вырвать ружье из рук Любки, завалить ее на пороге и с боем вырвать поцелуй.
Может, разомлеет от моей страсти, но только потом за порванную сорочку побьет.
А сорочка-то на ней какая. Груди ее полные едва прикрывает.
Большая, сочная баба.
— Яр, вали, кому говорю! — пихает ружье в живот. — Через неделю у нас свиданка. Мне через два часа корову доить.
— Да подою я твою корову.
— Не нравишься ты ей, — зло щурится.
— А тебе нравлюсь?
— Нравишься, но по расписанию.
— Стреляй, Люб, — выдыхаю. — Все. Надоело. Лучше сдохну тут у твоих ног. Весь в крови. Устал я. Надоело мне расписание.
— Хорошо, — отставляет ружье в сторону и делает шаг ко мне, вынуждая отступить на крыльцо. — Не нужна я тебе, Яр. Баба я пустая. И я тебе уже это говорила. Не выйдет у нас ничего. Счастья не будет, — подбоченивается. — Ты просто дурак. А потом жалеть будешь.
— Я люблю тебя.
Глаза Любы темнеют. Вижу, вспыхивают слезы.
— Ты и мне больно делаешь, Яр. И не имею я права морочить тебе голову.
— Я приехал поговорить, Люб. Давай так, — касаюсь ее косы на плече и поднимаю взгляд, — выслушаешь меня, а потом выгоняй.
— И уйдешь?
— Уйду, — глухо отвечаю я. — Выгонишь с концами, то с концами уйду.
Мохнатый Шарик запоздало бухтит из будки.
— Проснулся, что ли? — повышает голос Люба. — Ты б еще с утра забухтел, облезлый. Господи, да замолчи ты уже.
Шарик тяжело вздыхает и замолкает.
— Проходи, — Любо отступает в сторону, и косу за спину откидывает. — Ты голодный?
И сердце плавится от этого тихого вопроса, поддаюсь к Любке и получаю пощечину:
— А ну губехи-то свои не распускай.
— Что ж ты со мной делаешь? — прижимаю ладонб к щеке.
— Ты на разговор приехал.
— Твоя правда, Люб.
Дощатый пол под ковриками тихо поскрипывают под моими шагами.
— Знаешь, Яр, если ты опять со своими соплями и слюнями приехал, то я тебя точно оприходую скалкой.
Прохожу на кухню, сажусь за стол.
Любка начинает шустрить. Босая и сонная богиня. Весь мир бы кинул под ее ноги, но она у меня упрямая. Вбила в себе в голову, что не должна она быть рядом со мной. Ставит передо мной тарелку борща, банку сметаны, миску с тушенной картошкой и наливает из кувшина домашнего кваса.
Королева моя.
— А ну не смотри на меня так.
— Как?
— Как
