— Это замечательно.
— Да. — Он прищурился и посмотрел на нее. — И ты тоже замечательная. Арчи ты очень понравилась.
— Неужели?
— Представь, да. И он решил, что продаст мне землю, которую я хочу купить. Он сказал мне об этом в машине. Его очень растрогало, что я прервал званый обед, чтобы отвезти его и Долли в аэропорт. Это, видимо, и подтолкнуло его к окончательному решению. Кроме того, он, похоже, избавился от некоторых своих предрассудков по отношению к южанам.
Роми улыбнулась.
— Герейнт сказал мне, что даже если эта сделка не состоится, то есть множество других участков на севере Англии, которые ты можешь купить.
— Он так сказал? Что ж, в определенном смысле он прав. Но именно эта земля значит для меня больше, чем какая-либо другая.
— Потому что?..
Он ответил после паузы:
— Потому что я провел там, неподалеку, первые двенадцать лет своей жизни. Наверное, поэтому… Мать одна меня воспитывала… А потом мы переехали сюда.
Роми наклонила свою светловолосую голову к плечу.
— Значит, ты вовсе никакой не южанин? — Она вспомнила, что уже задавала ему этот вопрос тогда, в ресторане, и он ушел от ответа с поразительным изяществом.
Его глаза заблестели, словно он тоже припоминал свою уклончивость.
— Нет, не южанин.
— Но ты говоришь настолько…
— Знаю. — Его ответ прозвучал сухо. — Я очень рано усвоил ту истину, что бизнесмены, преуспевающие на международном поприще, не говорят с сильным северо-восточным акцентом. В этом плане мне помог в основном Оксфорд.
— Но если бы Арчи это знал, то он бы…
— То он бы непременно решил продать мне землю, так?
— Ну, в общем, да.
Доминик улыбнулся.
— Возможно.
— Тогда почему же ты ему не сказал?
Доминик опять улыбнулся.
— Потому что хотел, чтобы его убедило мое солидное деловое предложение, а не сентиментальные соображения.
— Даже если он уже держался определенного убеждения? — спросила она. — Я имею в виду как раз сентиментальные соображения. Ведь у него уже были укоренившиеся представления о людях, родившихся на юге. Почему же ты не стал просто играть по его правилам, Доминик?
Он задумчиво сощурил глаза.
— Потому что быть сентиментальным несовременно.
— Верно, — согласилась она.
Внезапно ее охватило чувство подавленности, и она поспешила перевести разговор в другое русло.
— Значит, эта земля, которую ты покупаешь, представляет большие потенциальные возможности, да?
— Не думаю, что такая характеристика ей подходит. — В его смехе слышались нотки цинизма. — Захудалые заводики и огромные участки бросовых земель — вот и все, что там есть. В прежние времена это было мрачное, гнетущее душу место, да и сейчас оно не намного лучше, хотя одно преимущество — по нынешним перенаселенным урбанистическим временам — у него бесспорно имеется. Там много свободного пространства.
— Тогда почему ты хочешь купить эту землю? — Выражение его серых глаз стало почти мечтательным.
— Потому что я всегда знал, что мне везет. — Увидев, должно быть, удивление у нее на лице, он понимающе кивнул. — Ну да, я считаю себя везучим, Роми, потому что я по крайней мере знал, что сумею вырваться из того капкана нищеты, в котором оказался с рождения. Другим повезло гораздо меньше. — Его губы сурово сжались. — Я поклялся, что в один прекрасный день я нечто сотворю в том месте. Нечто такое, чтобы другие люди, которым не так повезло, как мне, могли бы немного порадоваться и на время забыть о своих проблемах…
Роми опустила глаза, не решаясь смотреть ему в лицо. Он, незаконнорожденный, вырос в бедности, и все же считает себя счастливчиком… Она вдруг почувствовала перед ним ужасное смущение и робость. Все эти годы Роми приписывала Доминику много всего, но главным образом явную сексуальную привлекательность и способность делать большие деньги. И не видела, какой он в душе хороший человек. Герейнт был прав. Она вздрогнула, когда поняла, куда ведет дальнейший ход ее мыслей. Ведь то, что он хороший человек, не мешает ему заниматься сексом без каких бы то ни было обязательств, разве не так?
Он взглянул на нее прищуренными глазами, словно почувствовав ее внезапное замешательство.
— Я бы вылил бренди.
Она бы тоже. Но…
— Я собиралась ехать, — прямо сказала она. — Домой.
Он не выразил ни малейшего удивления.
— Не сомневаюсь, что ты собиралась ехать, Роми, только я не собираюсь отпускать тебя.
— Значит, сейчас ты переходишь к тактике пещерного жителя, да?
Он чуть заметно усмехнулся.
— Это всегда можно устроить, дорогая, если, как я подозреваю, такое обращение тебя возбуждает.
— Прекрати!
Но он уже подходил к ней, пока не остановился на расстоянии лишь выдоха, и Роми поняла, что сама затаила дыхание и то боится, то жаждет, чтобы он сделал что-нибудь до ужаса демонстративное. Может, швырнул бы ее на ковер и занялся бы с ней любовью по-настоящему?..
— Я вижу, что тебе ужасно жарко. — Он насмешливо скривил губы. Пошли, — сказал он и крепко взял ее за руку.
— Куда ты меня тащишь? — услышала она собственный срывающийся голос.
Доминик нахмурился, потом вздохнул.
— Боюсь, тебе сейчас не стоит изображать из себя беспомощную героиню, Роми. Особенно после того, как благодаря тебе я сегодня пережил, возможно, одно из самых эротических приключений в своей жизни. Я собираюсь отвести тебя в гостиную, где мы можем сесть рядышком, и…
— Догадываюсь, что будет! — ехидно перебила его она.
— Будет долгий разговор, который должен был состояться намного раньше, — с упреком в голосе закончил он.
Она еще никогда не слышала, чтобы это называлось так, но все равно позволила ему отвести себя в гостиную и уселась там на синем бархатном диване, подогнув ноги. Он наливал им обоим бренди. Потом подошел и расположился рядом с ней. Роми взяла свою рюмку дрожащими пальцами, отпила совсем чуть-чуть и сразу поставила рюмку на один из маленьких столиков. Чтобы потянуть время, она усиленно занялась юбкой своего платья, собрав и загладив в пальцах несколько складочек на атласе, потом наконец посмотрела ему в лицо ясными карими глазами.
— Так о чем ты хочешь поговорить, Доминик?
Его губы сложились в ироническую усмешку.
— Ну, я мог бы представить целый список вопросов, подлежащих обсуждению.
— Неужели так много? — Роми сделала попытку обратить все в шутку, но голос задрожал, и она испугалась, что может совершить самую непростительную ошибку — расплачется.
— В чем дело? — Он нахмурился.
— Я не знаю!
