– Мы немного повздорили. Но не надо ничего отменять, прошу тебя.
– А я и не собираюсь, – пробасила Генриетта. – Она сказала, что ей ничего от тебя не надо. А я ответила, что глупо отказываться от собственной выгоды. Мужчин необходимо использовать, для того мы, женщины, и нужны. Согласен, дорогой?
– Абсолютно, – усмехнулся Максим. – А Евгения согласна?
– Боюсь, что нет, – умудрено рассмеялась Генриетта. – Но я всё же смогла её убедить.
– Как, если не секрет? – поинтересовался он.
– Я сказала, что верну тебе все деньги, вложенные в выставку, и организую её по своей доброй воле. Я хочу, чтобы вернисаж состоялся и, хвала Всевышнему и моему покойному супругу, могу себе позволить маленький каприз.
– Ты удивительная женщина, Генриетта. – Дрогнувшим голосом вымолвил Максим. – Я всё оплачу, прошу, позволь мне это сделать.
– Похоже, она здорово зацепила тебя, дорогой? – голос Генриетты посерьёзнел.
– Не то слово, – признался Максим.
– Тогда плати. Но Евгения ничего не должна знать, – поставила условие Генриетта. – Иначе она будет считать меня лгуньей, а я этого не хочу.
– Конечно, – мгновенно согласился он. – И ещё. Пусть будет много роз и сирени.
– Макс, дорогой, я, конечно, ведьма, как любая женщина, но не волшебница. Где в марте достать сирень?
– Я дам координаты одной конторы, – пообещал Максим. – Там всё сделают. Я бы сам занялся, но должен ехать в дурацкий Куршевель.
– Поезжай, куда хочешь, главное, чтобы ты вернулся к последней субботе на открытие.
– Но я прилетаю в понедельник! – воскликнул Максим.
– Евгения попросила субботу, – отчеканила хозяйка галереи. – А чего хочет женщина, хочет Бог. Ты вернёшься к субботе, или можешь забыть мой номер.
– Не уверен, что Женька будет рада меня видеть. – Вздохнул Максим, чертя ручкой на листке бумаги замысловатые загогулины. – Кажется, она меня бросила, Генриетта.
Она меня не любит, и никогда не любила…
– Глупости! – решительно заключила Генриетта. – Конечно, она тебя любит, болван!
– Она это сказала? – Максим от неожиданности выронил ручку.
– Разве для всего нужны слова? – фыркнула Генриетта. – Что такое слово? Пустой звук, не более. В прошлый раз, когда мы говорили о тебе, у неё глаза сияли, девочка просто светилась изнутри. А сегодня у неё был такой голос, словно кто-то умер. Не знаю, что у вас произошло, но, думаю, ты её чем-то здорово обидел. Я даю тебе шанс всё поправить. Будь в субботу в пять вечера в галерее. И запомни – может, пригодится в будущем: ни одной женщине не нравится быть номером два. Ты всё понял? Давай!
– И тебе счастливо, дорогая, – сказал Максим.
– Прошу прощения, Максим Петрович, – робко проговорила по внутренней связи секретарь Светлана, – не хотела отвлекать, но Вы просили напомнить, что сегодня к двенадцати должны быть в Думе.
Верно. Он и забыл.
– Спасибо, Света. – Он перевернул листояки на столе. – Что-то ещё?
– Звонила Ирина Станиславовна. Шесть раз. Вы просили ни с кем не соединять.
– Всё правильно, – сказал Максим. – Вадим приехал?
– С утра на месте.
– Хорошо. Пусть подаёт машину.
Оставалась пара свободных минут. Плюнув, он набрал номер Ирины.
– Я тебе обзвонилась! – Возмущённо зазвенел в трубке её голос.
– У меня были дела, – сухо сказал Максим.
– Но ты мог бы предупредить! Я беспокоилась!
– У меня нет времени на оправдания. – Грубо оборвал её Максим. – Что-то срочное? Если нет – увидимся дома.
– Я не знаю, когда приеду, – капризно объявила жена. – Я ждала тебя вчера весь вечер, накрыла стол, поставила свечи… А сегодня я пошла позавтракать в кафе, встретила знакомую, и она пригласила меня на вечеринку. Так что, возможно, я буду поздно. Не скучай.
– Постараюсь. Главное, чтобы ты вовремя появилась у регистрационной стойки. Если, конечно, не передумала лететь.
– Не беспокойся, милый. Я не передумала. Целую!
Максим поднялся, схватил пиджак и бросился к выходу.
Любовь любовью, но есть дела, которые невозможно отставить. И, слава богу, что они есть, иначе можно было бы сойти с ума.
Домой Максим попал только к полуночи. Квартира блестела стерильной операционной чистотой, какую обычно Ирина требовала от горничной. Холодильник битком забит провизией, от фруктов и салатов в прозрачных лоточках до аппетитных бифштексов с хрустящей масляной корочкой.
Максим что-то пожевал, не различая вкуса. Внезапно им овладела невероятная усталость, что не оставалось сил ни двигаться, ни переживать, ни даже думать. Кое-как Максим собрал чемодан, упал в кровать и провалился в тяжёлый сон. Он не слышал, как пришла Ирина, не почувствовал, как потрогала его за плечо, легла рядом.
Утром затрезвонил будильник. Максим поднялся, растолкал жену. Та с трудом разлепила припухшие веки. Ирина выглядела разбитой: под глазами синева, волосы дыбом, пила кофе, страдальчески морщась, массировала виски. Видно, вечеринка удалась.
– Ну и как Венецианский балет? – мрачно осведомился Максим.
Ирина поперхнулась.
– Знаешь. Макс, – произнесла она, откашлявшись, – иногда ты меня пугаешь тем, что всё про всех знаешь.
– Работа такая, – отрезал Максим.
Ирина повернула голову и, застонав, сдавила ладонями виски.
– Сколько же ты выпила? – ухмыльнулся Максим.
– Тебе то что? – огрызнулась жена, – если я сдохну, ты только рад будешь.
– Депрессивное состояние, вызванное похмельным синдромом, – диагностировал Максим и пошёл в душ.
Ирина что-то пробурчала в ответ. Налепила на лицо жуткую зелёную маску, сделавшись похожей на ожившего мертвеца. Она и двигалась, как зомби – натыкалась на мебель, бранилась под нос, кидала в чемодан, что попадалось под руку. Пришла горничная. Ирина на неё набросилась, с ходу за что-то отчитала. Максим понял, что объясняться с женой в таком состоянии невозможно, ушёл в комнату, врубил телевизор и стал коротать время до приезда Вадима.
К подаче машины Ирина успела привести себя в божеский вид – напялить какой-то пёстрый эксклюзив и, поверх, голубую норку. Она посвежела и повеселела. Не успев сесть в самолёт, заказала дринк. Максим оглядел салон первого класса, решил, что вряд ли Ирина станет закатывать сцены в присутствии посторонних и, собравшись с духом, произнёс:
– Ира, я должен тебе кое-что сказать.
– Нашёл время. У меня уши заложило, – капризно объявила Ирина. – Впереди две недели, успеем наговориться.
И, осушив свой дринк, откинулась в кресле, закрыла глаза.
Ну не зараза?
После московского ледяного смога мягкий альпийский воздух казался неестественно чистым. Казалось, повсюду разлился тонкий еле уловимый аромат морозной хвои и чего-то ещё – неуловимого, невесомого, как первый иней, покалывавшего ноздри, кружащего голову. Взору открывался великолепный пейзаж. Неровные пики заснеженных гор, снег, искрящийся всеми цветами радуги на невероятно ярком ослепляющем солнце, пушистые сосны, прокалывающие острыми макушками невероятно синее небо. От этой нетронутой первозданной красоты захватывало дух. Максим подумал, что непременно влюбился бы в Альпы, если бы не надо было покорять их на лыжах.
