– Хорошо, – согласился он и повернулся на другой бок.
Раннее утро дышало морозным воздухом, но меня это не беспокоило. Прошло много времени, пока возле нас остановилось такси. Я вынуждена была с опасностью для жизни выйти на проезжую часть и почти стать перед машиной, но зато добилась результата. Значит, я сумею помочь себе в Тегеране. Ведь это был уже шаг, приближающий меня к свободе, к возможности покинуть город и бежать из страны.
Переполненное иранцами такси лавировало в уличном движении: то мчалось с бешеной скоростью, то останавливалось со скрипом тормозов, когда водитель нажимал на сигнал, одаривая своих единоверцев оскорбительным эпитетом «саг», что означало «собака».
Мы добрались до школы вовремя и без приключений. Но четыре часа спустя, когда мы должны были возвращаться и когда я стояла у школы, пытаясь остановить оранжевое такси, белый «пакон» (популярная машина иранского производства), в котором сидели четыре женщины, медленно подъехал с правой стороны. К моему удивлению, женщина, сидевшая на переднем сиденье, опустила стекло и что-то крикнула мне по-персидски.
«Может быть, она спрашивает дорогу?» – подумала я.
Машина развернулась и остановилась рядом с нами. Все четыре женщины выскочили из машины и подбежали к нам. Придерживая чадру под шеей, они хором ополчились на меня.
Я совершенно не понимала, что можно было совершить такого, что вывело их из себя. Но Махтаб мне объяснила.
– У тебя съехал платок, – сказала она.
Я стала поправлять русари и обнаружила, что несколько запретных прядей вылезли из-под платка, поэтому натянула его на лоб.
Блюстительницы нравственности снова сели в машину так же быстро, как и выскочили из нее, и тотчас же отъехали. Я остановила такси оранжевого цвета, и мы вернулись домой. Муди был доволен, а я в глубине души радовалась, зная, что совершила что-то важное, но все время думала об этих женщинах в белой машине.
На следующий день Азар все объяснила.
– Я видела, что у вас вчера были проблемы, – сказала она, – и хотела пойти к вам на помощь, но вы разобрались сами.
– Кто это был? – спросила я.
– Это пасдарки, стражи революции.
Значит, здесь, по крайней мере, существовало равенство. Женская специальная полиция, если шла речь об установленной обязательной одежде для женщин, обладала такой же властью, как и ее мужской эквивалент.
25 декабря 1984 года был самым тяжелым днем в моей жизни. Нет, ничего сверхъестественного не произошло, но именно это меня так огорчило. Я не могла порадовать Махтаб по случаю Рождества и не хотела даже делать каких-либо попыток, чтобы не углублять ее тоску по дому. Мысленно я была далеко, в Мичигане, с Джо, Джоном и родителями. Муди не позволил мне позвонить им и поздравить. Прошли недели после моего разговора с Хелен, предостерегавшей меня от таинственных женщин, которые меня ищут. Я ничего не знала о здоровье отца, о сыновьях.
Махтаб, как обычно, пошла на занятия. Муди по-прежнему хлюпал носом и остался дома. Он заявил, что я плохая жена, потому что сижу в школе, ожидая Махтаб.
– Ты должна вернуться домой и приготовить мне куриный бульон.
– Махтаб не останется одна, – ответила я, – ты ведь знаешь это. Насерин приготовит тебе еду.
Муди устремил глаза к небу: мы оба знали, что Насерин – плохая кухарка.
«Я надеюсь, что ты умрешь от ее бульона, – подумала я, – или от температуры». Я молила Бога, чтобы Муди погиб в результате автокатастрофы, чтобы подорвался на снаряде, чтобы у него был инсульт. Я знала, что это жалкие мысли, но они не покидали меня.
В тот день школьные учительницы и служащие сделали все, чтобы доставить мне хоть какую-нибудь радость. «Поздравляю!» – сказала Азар, подавая мне пакет. Я открыла его и нашла прекрасно иллюстрированное редкое издание «Рубаи» Омара Хайяма на персидском, английском и французском языках.
Ханум Шахин была очень набожной мусульманкой, и я никогда бы не подумала, что она сочтет Рождество чем-то особенным, но и она подарила мне несколько книг по исламу, касающихся всех правил и рекомендаций, связанных с молитвами, праздниками и другими обычаями. Более всего меня заинтересовал английский перевод конституции Ирана. Я внимательно изучала его в то утро и в последующие дни, пытаясь отыскать параграфы, касающиеся прав женщин.
Один из разделов посвящался вопросам брака. В нем говорилось, что иранка, поссорившись с мужем, могла обратиться в определенное бюро определенного министерства. Это влекло за собой освидетельствование в их доме, а также беседу с мужем и женой. А потом оба должны были подчиниться решению судьи, которым был, конечно, мужчина. Мне надеяться здесь было не на что.
Пункты, касающиеся денег и собственности, были ясны. Мужу принадлежало все, жене – ничего. Частью собственности были дети. После развода дети оставались с отцом.
Конституция стремилась урегулировать все детали личной жизни, даже самые интимные ее стороны. Например, преступлением считалось предохранение женщины от беременности, если муж был против. Я уже знала об этом. Муди предупреждал меня и раньше, что за это грозит покарание смертью. Читая об этом здесь, в Иране, я вдруг почувствовала страх. Я понимала, что до сего времени уже нарушила много иранских законов и буду нарушать их дальше, но мне как-то стало особенно неуютно при мысли, что без ведома Муди я поставила… спираль, а это подвергало здесь мою жизнь опасности. Неужели действительно исполнили бы смертный приговор над женщиной, предохраняющейся от беременности? Впрочем, ответ был ясен. В этой стране мужчины могли делать с женщинами все. И делали.
Следующие строки вызвали у меня панический ужас. Там говорилось, что в случае смерти мужчины дети не остаются с матерью: их забирают родственники мужа. Значит, если бы Муди умер, Махтаб отняли бы у меня. Она перешла бы под опеку самой близкой родственницы Муди – Амми Бозорг! Я перестала молиться о смерти Муди.
Во всей конституции Ирана не было даже упоминания о праве, политике или программе, которые давали бы мне хоть каплю надежды. Книга только подтвердила то, что я уже интуитивно чувствовала: без разрешения Муди не было ни одного легального пути, по которому мы с Махтаб могли бы покинуть этот край. Могли произойти непредвиденные события, например развод или смерть Муди, и тогда последовала бы моя депортация, но Махтаб была бы потеряна для меня навсегда.
Я бы скорее умерла, чем согласилась на такое. Я приехала в Иран именно для того, чтобы предупредить такую весьма реальную и ужасающую возможность. Я повторила в душе данный себе обет. Я вывезу нас отсюда. Обеих. Как-нибудь постараюсь, и когда-нибудь это произойдет.
